в отдаленную древность или в далекое будущее, – всегда будут для ума чуждым и стесняющим авторитетом, несносным насилием.
Вот почему от человека, вполне развитого, мы требуем как долга, как исполнения нравственной обязанности, – известной полноты убеждений. Он должен сам определить свои отношения ко всем важным вопросам, как бы они важны ни были. Мы даем ему на это право и виним его, если он не способен воспользоваться этим правом.
Итак, ум неизбежно добивается права судить обо всем, – права совершеннолетия, и все его усилия основаны на уверенности, что он может достигнуть этой цели. Положим теперь, что умственная деятельность достигла зрелости, взгляд на вещи определился, миросозерцание приобрело полноту, стройность и отчетливость; мысль утратила всякое колебание, всякую неуверенность и может произносить самостоятельное и твердое суждение.
Но – дальше идти некуда. Не забудьте, идти дальше – значит отказаться от совершеннолетия, опять стремиться, опять считать себя не умеющим судить, опять добиваться самостоятельности суждения. Следовательно, если у нас было истинное совершеннолетие, законная самостоятельность, то – движение вперед, вверх не возможно.
А между тем движение неизбежно. Взгляд становится определеннее, отчетливее и вместе ограниченнее, уже. Случается, что ясно выступает непримиримое противоречие: с одной стороны, чувствуется невозможность отступить от начал, которые добыты целой жизнью и в истинности которых нет сомнения; с другой стороны – сознание ограниченности и, следовательно, ложности в выводах, в частных развитиях взгляда. Какой же здесь выход?
Заметим, что умственное развитие, как самое чистое и сильное, достигает зрелости после всех других развивающихся сторон, что оно держится всего упорнее на своей наибольшей высоте, так что умственная дряхлость наступает позже ослабления всех других деятельностей.
Как бы ни были печальны другие признаки старости в нашем теле и в нашей душе, ничего не может быть грустнее и для нас самих, и для других, как старость ума. Но ум сам себе светит и потому бережет свой свет так старательно и так долго, как никакая другая сила организма.
Вот почему при высокой умственной деятельности ум остается светлым и сильным до глубокой старости, почти до последних ее минут, так что человек не переживает своего ума. На этом основано справедливое мнение о мудрости старцев, убеждение в том, что развитие их умственной жизни не падает и в глубокой старости. Если же старики нередко возбуждают неприязнь своими рассуждениями, то едва ли справедливо обвинять при этом их ум; он, вероятно, еще способен действовать не хуже, чем в их молодые годы, если же не действует, то только потому, что иногда не имеет власти, что власть принадлежит страстям, привычкам, всему грубому осадку, долгой жизни, всей ее низшей сфере.
Вообще, смерть замечательна своей быстротою, она быстро низводит организм от состояния деятельности и силы к простому гниению. Как