злые языки, устроили тетки жениха и семья невесты.
Аделаида подозревала, что ее брат ездит к Кочубеям главным образом из-за того, что у них на стол подавалось бесподобное вино, а практичная Оленька, хоть и благосклонно внимает комплиментам Казимира, в глубине души считает, что он ей вовсе не пара; но разъяснение всех этих нюансов повлекло бы за собой долгий и, в общем, ненужный разговор, так что жена Константина ограничилась тем, что сказала:
– Главное, чтобы он ездил туда не из-за Нади́н!
Так на французский манер величали жену Виктора, Надежду. Всем было известно, что она изменяет мужу с красавцем соседом Мокроусовым, у которого и без нее хватает любовниц, и сплетни об этом занимали окрестных помещиков куда больше, чем даже разговоры о недавних реформах, предпринятых царем.
Услышав слова жены, Константин улыбнулся и покачал головой. Он жалел Виктора, которого знал с детства, и поведение его жены коробило молодого человека. Повторив, что вернется к ужину, он поцеловал Аделаиду на прощание и удалился.
Стоя у окна, она проводила взглядом коляску, которая выехала за ворота. Аделаида не любила расставаться с близкими людьми: в таких случаях ее мучил необъяснимый подспудный страх, что тот, кто уезжает, может по какой-нибудь причине не вернуться обратно живым и она видит его сейчас в последний раз, – но она никому не любила признаваться в этой фобии, даже себе самой.
«В конце концов, что может случиться на дороге в это время года? Съездит и вернется…»
Июльское солнце залило окрестности расплавленным золотом, еще час или два – и будет тяжело дышать. Из окна Аделаида видела дорогу, которая петляла среди холмов и терялась в лесу. Вот коляска последний раз поднялась на холм – и, спустившись с него, окончательно скрылась из виду.
До обеда Аделаида еще нашла чем себя занять – заглянула в детскую, почитала вслух маленькому Косте, посидела с Амалией, – но уже во время обеда, когда за столом сидели только она и генерал Тамарин, она стала поглядывать на часы, мысленно желая, чтобы поскорее наступил вечер. Отец Константина был человеком, которого до отставки не могли сломить никакие жизненные горести – даже то, что он похоронил жену и четырех детей из пяти; но как только его выставили из армии, он стремительно поседел, весь как-то ссохся и перенес небольшой удар, из-за которого теперь приволакивал левую ногу и ходил с тростью. За окнами почернело, старые сирени зашумели, качаясь: приближалась гроза. Слуга Яков, немолодой, очень прямой и очень худой, бесшумно пробежал вдоль окон, затворяя ставни, чтобы от порывов ветра не разбились стекла.
– Пожалуйте дождичек, – иронически промолвил генерал, глядя, как ливень снаружи стал сплошной белой стеной, за которой пропали контуры сада, флигелей, дороги, стогов, леса вдали. – Что вздыхаешь, Лида?
Аделаида уже отчаялась объяснить упрямому генералу, что она вовсе не «Лида». Свекор, похоже, находил удовольствие в том, чтобы переиначить ее затейливое