стоило рвать, раз уж таким сентиментальным аккомпаниатор являлся. Да время назад не воротить, что есть.
По ночам приходил погибший, только смутно, на заре и следа от снов не оставалось, лишь стойкое ощущение чужого присутствия. Семь совершенно незаурядных дней замучили Нила. Вспоминалась то Шофранка, то фантомные возгласы Саши. Тосковал по кабаре с веселыми компаниями, шутками, и твердо помнил, что знакомка из кафе обещала заглянуть. Конечно, Собакин имел возможность воспользоваться теми же услугами гримера, дабы спрятать следы ударов и вернуться к делу, только кто знает, к чему общение с столь желанной приведет? Не изобрели еще такого средства, кое бесследно избавляет от побоев. Пришлось потерпеть.
За окном уже падали листья, когда синяк превращался в нечто желто-бесформенное. Вечерело, у парадной шумели люди, так раздражая Нила, а настенные часы неприятно тикали. Все, включая тихое шарканье Ефросиньи Павловны за дверями, выводило из себя. Оно и не мудрено в таком состоянии. Трясущимися руками слизывал остатки с тарелки, с ножа, вечно поглядывая на улицу. С небольшого письменного столика, за которым прежде часто восседал Мамонов, она была прекрасно видна. Думал, как мало ему осталось. Очень мало. Надобно еще, а дома боле нет. Пожизненный мерзляк, от духоты, с достаточно сильным, как ему казалось, скрипом, приоткрыл окно. Сидел он в темноте невесть какой час, стараясь сочинить мелодию – никак. В голове играло нечто траурное, но не манящее, не заставляющее печалиться, лишь холодно, с бледной пеленой, задуматься. Пусть он выглядел подавленным, внутри чувствовал себя излишне взбудораженным, даже счастливым, потому собрать свои идеи не мог. Да и дара к сочинительству отнюдь не имел, только поэтичное настроение подталкивало к сему. Выходила, к его печали, просто рифма, а не стихи. Он явно находился под воздействием кой чего.
Заглянула «Фрося», дабы проведать. В сути, ей давно хотелось уснуть, а не подносить воду уж какой раз. Оба молчали, а прислуга лишь замечала, как трясется челюсть Нила, как жадно и рывками тот пьет из кувшина, вовсе не обращая внимания на бокал. Для чего только поднос брала? Не смела перечить, да вразумить больно хотела, ибо понимала, что творится с ним. Сердце кровью обливается, трепещет душа в груди – ничего не поделаешь. Отдаленно, еще пару лет назад, старалась объяснить, что эта отрава погубит, да он отмахивался – не лезь в чужое дело. Только вот, ныне печалилась, что в бреду долго еще он не уснет. Подобные держаться могут сутки, а то и двое.
– Я думаю, по мне публика истосковалась, – твердо заявил, почти опустошив графин. Провел под носом, а затем, заметив желанное, принялся втирать в десна. Совсем не брезговал, а Ефросинья Павловна тяжело сглотнула слюну. Сталось мерзко. – Понадобится извозчик.
– К великому сожалению, – от неприятной картины к горлу подступил ком, – сегодня они не работают, на улицах неспокойно. Кажется, была стачка, жандармы всюду. А, быть может, причина в другом. Не ведаю, – чувствовала наступающую беду.
– Я