называющий цену большой порции капучино. И Дилайла сразу же чувствовала, как ее внутренности завязываются узлом. Она носила в себе этот страх минуты, часы, иногда даже дни. Пока почти не уверивалась, что он всё забыл. А потом, стоило ее бдительности ослабнуть, как он сразу же спешил проследить за тем, чтобы она обязательно заплатила.
Закончилась туалетная бумага? «Ты за это заплатишь».
Случайно повысила на него голос? «Ты за это заплатишь».
Поймал ее за разговором с их соседом-мужчиной? «Ты за это заплатишь». Но всегда тихим голосом, который могла слышать только она.
Жизнь Дилайлы изобиловала долгами и отсроченными платежами. Банковскими залогами в виде страха и боли.
– Мамочка, я хочу пить!
Голосок Эмили проник в ее мысли. Сладкий и нежный. Обернувшись, она улыбнулась своей дочери. Обычно Эмили надевала одно из платьев, покупаемых ей матерью Брэда. Уродливые вельветовые вещи, которые Дилайла ненавидела, но никогда не осмеливалась жаловаться («Ты за это заплатишь»). Но у этих платьев сзади были пуговицы и молнии, с которыми Эмили сама справиться не могла. И прямо сейчас застегнуть какое-то из них было совершенно нереально. Так что Дилайла надела на дочь простое белое платье, которое купила ей сама. И в этом платье, с ее вьющимися светлыми волосами, каскадом ниспадающими на крошечные плечики, и милым носиком-пуговкой, дочка была вылитым ангелочком. Внешностью Эмили пошла в Брэда. Но, к облегчению Дилайлы, глазки у нее были материнские, мягкие и карие. Дилайла постоянно повторяла себе, что глаза – это зеркало души. Что, несмотря на сходство Эмили с Брэдом, больше дочь ничего от него не унаследовала.
– Знаешь, что? – сказала она Эмили. – Сегодня ты можешь выпить сока.
Дочка радостно улыбнулась ей. Дилайла обычно старалась строго следить за количеством потребляемого Эмили сахара. Но в трудные дни той не помешало бы хоть немного счастья. И если для нее самой счастье настолько недосягаемо, то счастье дочери – это уже хорошо.
Она не продумала все до конца. К коробочке с соком была приклеена соломинка, запакованная в пластик. Поэтому, достав сок из буфета, ей предстояло вытащить соломинку из пластиковой обертки, умудриться засунуть ее в коробочку и передать дочери. Это был один из тех дней, когда каждое действие разбивалось на множество более мелких действий и ощущалось как одна бесконечная болезненная задача. Когда Эмили наконец села за стол, потягивая сок через соломинку, Дилайла уже учащенно дышала, а слезы боли туманили зрение.
Она закрыла буфет, стараясь не смотреть на него. Теперь Дилайла боялась буфетов и выдвижных ящиков. Она знала, что в руках Брэда они могут обернуться против нее. Как и двери, и стены, и тарелки, и шариковые ручки, и длинный список других вещей в их доме. Почти все их имущество было на стороне Брэда. Это было то, в чем он преуспел, – в обучении ее новым разновидностям страха. Точно так же, как у эскимосов существуют десятки или даже сотни слов для описания снега, так и Дилайла обнаружила,