Наши «сверкающие» подводы (а день выдался ясный) привлекли внимание красных пулеметчиков. По булыжникам мостовой зацокали пули. В непосредственной близости с нами проходил ряд толстых деревянных столбов, квадратного сечения, поддерживающих сооружение зернового элеватора; столбы были расположены близко один от другого. За ними и укрылись конвоиры. Я с интересом наблюдал, как какой-то офицер, в защитной шинели и меховой папахе, с крупной и молодцеватой фигурой, сел на мостовую, между ног поставил станковый пулемет и с явным упоением строчил неустанно из него. Но так как он сидел высоко, то целиться никак не мог. Видимо, сама процедура стрельбы и строчка пулемета успокаивали его. Вдруг из-за пакгауза выскочила фигурка кадета 4-й роты. Бедняга был мгновенно сражен. Пуля навылет прошла под глазом к подбородку. Сколько помнится, фамилия его была какой-то производной от имени Симон. 3 или 4 старших кадета сейчас же подползли к нему, оттащили тело к пакгаузу и накрыли бывшим там парусиновым полотнищем. Один из этих кадет был легко ранен в руку.
К сожалению, панике подверглись и некоторые из воспитателей, по счастью, не Одесского корпуса. Не обошлось и без трагикомического элемента: дочь полковника Парай-Кошица[93] была очень легко ранена в ногу, вернее, оцарапана: пуля порвала ей чулок и повредила кожный покров ноги ниже колена. Она забавно прыгала на одной ноге, все время вскрикивая: «Я ранена! Я ранена!»
Больших потерь кадеты и корпусной персонал, насколько я знаю, в порту не понесли. Красные не пытались штурмовать порт, ограничившись лишь его обстрелом, который вскоре тоже прекратился. Хуже всех пришлось англичанам: их командир крейсера, сошедший с командой моряков на берег, был к концу обстрела тяжело ранен в живот и вскоре скончался. Моряки подобрали его и вернулись на крейсер. На этом их защита порта и закончилась.
Уже много времени спустя стало известно, что фактически это было не восстание даже, а, если так можно выразиться, вооруженное хулиганство местных бандитов и красных попутчиков, воспользовавшихся дезорганизацией власти и отсутствием желания защищать город. Потом, еще около 7 дней, Одесса была «ничьей», когда можно было без помехи продолжать эвакуацию. Но в тот день происходившее казалось агонией Одессы.
Во время обстрела мой сосед, за ближайшим столбом, что-то усиленно мне кричал. Я не мог его расслышать и, почти под прямым углом, перегнулся в его сторону. И вовремя: на уровне моей груди в этот момент пуля пробила сухой сосновый столб, вырвав из него несколько щеп. Мамино благословение, спрятанное на груди, спасло меня!
В порту я совершенно не помню кадет-киевлян. Они держались отдельной группой. Их не было с полуротой 1-й роты, и от подвод они куда-то ушли.
К вящему благополучию охваченной паникой массы беженцев военного и гражданского звания, красные повстанцы не штурмовали порт и, с уходом английских моряков на крейсер, в порт не проникли, так что происходившая в нем бестолочь эвакуации продолжала протекать своим