ни удивительно, очень удачно. И танк горит. И бронетранспортеры – мордой в землю, и весь батальон – всмятку. Все поле перевернули, как вспахали! Тут связной прибежал – «Отходить». А у нас и мины кончились. Идем обратно – гордые! Я на белом коне впереди! Проходим, где под горой до меня батарея стояла – там живого места нет. И все ящики пустые, что мы оставили, в мелкие щепки!
– Видите, – говорю, – придурки, что бы с вами было, если бы мы на горку не поднялись!
В штаб приехал – с коня не слезаю! Докладываю: так и так…
Командир полка – аж трясется!
– Вот что, голубь мой, сизокрылый! Орден я тебе дам, но к минометам, чтобы близко не подходил… Твое счастье, что немец, который тебя ловил, очень грамотный военный… Он все перемолол, где ты мой стоять…Но ему в голову придти не могло, что ты минометы на гору вытащишь и вниз стрелять будешь.
Как ни странно, орден дали. Так что, когда я в кавалерию влился, был я уже орденоносец. А кавалерия подошла специфическая. Казачья добровольческая сотня непризывных возрастов. Старики. Я как увидел, как они на конях сидят, быстренько сообразил, что мне тут со своим орденом лучше помалкивать.
Построились. В седлах чуть ли не чай пьют. Ну, родились на конях!
– Отцы! – говорю, – Врать не буду. Воевать не умею.
– Видим, – говорят, – сынок. Хорошо, что сам сказал. Ты за нами примечай да поспешай, вот оно и ничего будет.
Вот так и воевал. Так и наступать начал, и донаступал до Самарканда. Там пополнялись. Разумеется, в основном, узбеками. Да ничего. Ребята, как ребята. Сложно отучить их ногами болтать, а то едут на конях, как на ишаках…
Казак Полторашапкин
Среди пополнения он выделялся тем, что приехал не верхом, а на подводе с сеном, запряженной двумя лошадьми, одной строевой, другой обозной и, кроме трехлинейки времен гражданской и шашки, коеми были вооружены почти все старики, имел новенький немецкий автомат. На мой вопрос – где взял? Ответил коротко:
– Отнял.
Через два дня как-то так вышло, что он стал моим ординарцем. Старики заметили мимоходом:
– Пущай – ко он, товарищ лейтенант, при вас лично состоить. Казак он исправнай. Бой понимаить. Ежели что, – ня выдасть. А для строя не очинно гожий – карахтерный больно.
Так Полторашапкин стал моим, как тогда говорили, ординарцем, и жизнь моя фронтовая резко улучшилась.
Во-первых, никаких забот о коне. Полторашапкин никого к коням не допускал и как мне кажется, будь его воля, и мне бы на коне ездить не разрешал. Во всяком случае, на мою кавалерийскую посадку он смотрел с нескрываемой тоской.
Во-вторых, я всегда был сыт. Уж полсухаря, а всегда он мне в руку сунет. А так – на пятнадцать минут остановимся – он, обязательно, горячего принесет, хоть кружку кипятку, а добудет.
В третьих, одежду всегда высушит, заштопает. С присловьем: «офицер должон быть исправен!» Слова «командир», как и «красноармеец», «боец» он не признавал, только – «офицер» и «казак».
Я говорю:
– Полторошапкин, я, например, еврей, пол взвода у нас узбеки, какие мы казаки?!
– Ежели, –