товарищей, о которых говорит Аркат Ли. Только сейчас Девонский догадался, что завкафедрой теологии и уфологии сам изначально не верил в свою теорию, раз совершенно не предусмотрел, что она может сработать. В прошлом – если вокруг и впрямь было прошлое – действовать было решительно невозможно: попадись Платон полиции, он сразу бы оказался в обезьяннике, ведь без чипов ходить по улицам «в то время» запрещалось. Расплатиться без чипа тоже было никак. По сути, Платон оказался на дне общества. По щелчку невидимых пальцев голограмма свободы выключилась, сменившись злобной ухмылкой отчаяния, неведомого, как правило, современной цивилизованной личности.
Еще одной проблемой был поиск следов Маркетингового Шлюза Данных. Если это тридцать пятый, то работа над ним уже почти завершена: существует документация и прототип, где-то Шлюз даже внедрен экспериментально. Но найти данные о проекте не представлялось возможным: только дроны знали, где и что можно отыскать в городе.
«Платон Саныч, вот окажешься в прошлом, встретишь себя молодого и поверишь мне. Скептицизм – это узость мышления», – всплыли в голове слова Ли. Именно поэтому сейчас Девонский и набирался с каждой сигаретной затяжкой смелости, чтобы подняться на второй этаж, пройти налево, до конца длинного коридора и позвонить в ту самую квартиру.
В районе Морозовских Казарм время остановилось намертво. Этот комплекс домов из красного кирпича был построен в конце девятнадцатого века. Он служил исполинским общежитием для пролетариата, работавшего на местных мануфактурах. И до сих пор эти дома стояли и в них жили люди. Микрорайон, заточённый между рекой Тьмакой и железной дорогой, питал воображение местных журналистов. Его называли «фавелами», «гетто», писали, что он вот-вот разрушится, рассказывали о программах реновации жилья, окружали дома ореолом мистики, сплетенным из городских легенд. Но мистического тут ничего не было – Казармы стояли, наполненные нелегалами и неблагополучными жильцами, замусоренные, пропитанные миллионами запахов, плачущие дождевой водой из прогнивших крыш. Из современного тут были только граффити на стенах и – изредка – съемочные группы, гоняющиеся за тяжелым духом прошлого и желающие заточить его в свои киноленты. Один из домов комплекса был разрушен, и внутри росла целая роща. Во дворах ржавели машины и сушилось белье, звучали ругательства на разных языках, прерываемые стуком колес поездов.
Но Платон чувствовал, что здесь очень хорошее место и тут живут хорошие люди. Ему было спокойно, и Девонский, хотя и не помнил почему, пришел именно сюда, к этому подъезду, отключив все мысли и предоставив ногам самим нести его. Докуривая третью сигарету подряд, он отмечал, что даже разрушенный и антиутопичный Морозовский Городок с исполинскими неоготическими сооружениями выглядит намного эстетичнее, чем стоящие по соседству прямоугольные человейники из типовой серии, обшитые разноцветными панелями, будто кто-то сморкнулся на них краской, и входящие в какой-нибудь элитный