на своем обычном месте: у ней, после блинов, разболелась голова, и она пошла полежать к себе в спальню. Варвара стояла, прислонившись плечом к окну, и глядела на улицу; Софья ходила взад и вперед по комнате, скрестив на груди руки; Попка кричал.
– А! здравствуйте! – лениво проговорила Варвара, как только я вошел в комнату, и тотчас прибавила вполголоса: – А вон мужик идет с лотком на голове… (У ней была привычка произносить изредка, и словно про себя, замечания о прохожих.)
– Здравствуйте, – ответил я, – здравствуйте, Софья Николаевна. А где Татьяна Васильевна?
– Пошла отдохнуть, – возразила Софья, продолжая расхаживать по комнате.
– У нас блины были, – заметила Варвара, не оборачиваясь. – Что вы не пришли?.. Куда этот писарь идет?
– Да некогда было. («На кра-ул!» – резко закричал попугай.) Как ваш Попка сегодня кричит!
– Он всегда так кричит, – промолвила Софья.
Все мы помолчали.
– Зашел в ворота, – проговорила Варвара и вдруг встала на оконницу и отворила форточку.
– Что ты? – спросила Софья.
– Нищий, – ответила Варвара, нагнулась, достала с окна медный пятак, на котором еще возвышался серенькой кучкой пепел курительной свечки, бросила пятак на улицу, захлопнула форточку и тяжело спрыгнула на пол…
– А я вчера очень приятно время провел, – начал я, садясь в кресла, – я обедал у одного приятеля; там был Константин Александрыч… (Я посмотрел на Софью, у ней даже бровь не поморщилась.) И, надобно сознаться, – продолжал я, – мы таки покутили; вчетвером бутылок восемь выпили.
– Вот как! – спокойно произнесла Софья и покачала головой.
– Да, – продолжал я, слегка раздраженный ее равнодушием, – и знаете ли что, Софья Николаевна? ведь точно, недаром гласит пословица, что истина в вине.
– А что?
– Константин Александрыч нас рассмешил. Представьте себе: вдруг принялся этак рукою по лбу проводить и приговаривать: «Какой я молодец! у меня дядя знатный человек!..»
– Ха-ха! – раздался короткий, отрывистый смех Варвары… «Попка! попка! попка!» – забарабанил ей в ответ попугай.
Софья остановилась передо мною и посмотрела мне в лицо.
– А вы что говорили, – спросила она, – не помните?
Я невольно покраснел.
– Не помню! должно быть, и я хорош был. Действительно, – прибавил я с значительной расстановкой, – пить вино опасно: как раз проболтаешься и то скажешь, что бы никому не следовало знать. Будешь раскаиваться после, да уж поздно.
– А вы разве проболтались? – спросила Софья.
– Я не о себе говорю.
Софья отвернулась и снова принялась ходить по комнате. Я глядел на нее и внутренне бесился. «Ведь вишь, – думал я, – ребенок, дитя, а как собой владеет! Каменная просто. Да вот, постой…»
– Софья Николаевна… – проговорил я громко.
Софья остановилась.
– Что вам?
– Не сыграете ли вы что-нибудь на фортепьяно? Кстати,