тот же вечер Фустову, возвращаясь с ним домой. – Ты мне сказал, что эта… как бишь ее? Сусанна – дочь господина Ратча, а она его падчерица.
– В самом деле! Я тебе сказал, что она его дочь? Впрочем… не все ли равно?
– Этот Ратч, – продолжал я… – Ах, Александр, как он мне не нравится! Заметил ты, с какой он особенной насмешкой отозвался сегодня при ней о жидах? Разве она… еврейка?
Фустов шел впереди, размахивая руками, было холодно, снег хрустел, как соль, под ногами.
– Да, помнится, что-то такое я слышал, – промолвил он наконец… – Ее мать была, кажется, еврейского происхождения.
– Стало быть, господин Ратч женился в первый раз на вдове?
– Вероятно.
– Гм… А этот Виктор, что не пришел вчера, тоже его пасынок?
– Нет… это настоящий его сын. Впрочем, я, ты знаешь, в чужие дела не вмешиваюсь и не люблю расспрашивать. Я не любопытен.
Я прикусил язык. Фустов все спешил вперед. Подходя к дому, я нагнал его и заглянул ему в лицо.
– А что, – спросил я, – Сусанна, точно, хорошая музыкантша?
Фустов нахмурился.
– Она хорошо играет на фортепиано, – проговорил он сквозь зубы. – Только она очень дика, предваряю! – прибавил он с легкою ужимкой. Он словно раскаивался в том, что познакомил меня с нею.
Я умолк, и мы расстались.
X
На следующее утро я опять отправился к Фустову. Сидеть у него по утрам стало для меня потребностью. Он принял меня ласково по обыкновению, но о вчерашнем посещении – ни слова! Как воды в рот набрал. Я принялся перелистывать последний № «Телескопа».
Новое лицо вошло в комнату. Оно оказалось тем самым сыном г. Ратча, Виктором, на отсутствие которого накануне пенял его отец.
Это был молодой человек, лет восемнадцати, уже испитой и нездоровый, с сладковато-наглою усмешкой на нечистом лице, с выражением усталости в воспаленных глазках. Он походил на отца, только черты его были меньше и не лишены приятности. Но в самой этой приятности было что-то нехорошее. Одет он был очень неряшливо, на мундирном сюртуке его недоставало пуговицы, один сапог лопнул, табаком так и разило от него.
– Здравствуйте, – проговорил он сиплым голосом и с теми особенными подергиваньями плеч и головы, которые я всегда замечал у избаловавшихся и самоуверенных молодых людей. – Думал в университет, а попал к вам. Грудь что-то заложило. Дайте-ка сигарку. – Он прошел через всю комнату, вяло волоча ноги и не вынимая рук из карманов панталон, и грузно бросился на диван.
– Вы простудились? – спросил Фустов и познакомил нас друг с другом. Мы были оба студентами, но находились на разных факультетах.
– Нет!.. Какое! Вчера, признаться сказать… (тут господин Ратч junior[11] улыбнулся во весь рот, опять-таки не без приятности, но зубы у него оказались дурные) выпито было, сильно выпито. Да. – Он закурил сигарку и откашлянулся. – Обиходова провожали.
– А он куда едет?
– На Кавказ, и возлюбленную свою туда же тащит. Вы знаете, ту, черноглазую, с веснушками. Дурак!
– Ваш батюшка вчера о вас