отличало ото всех нас, заземленных, восторженно-радостное и восприятие, и отражение среды окружающей. К примеру, в отличие от меня. Я б точно сказал не «пропахнем», а «провоняем».
А уж, тем более, по-другому взирал на бытиё Хребтович.
– Ага, – буркнул он, – чтоб задницы у всех с ног до головы покрылись ракушками. Мне и, на хрен-то, моря этого не больно-то и нужно. В Ленинграде желаю я, главное, окопаться. А тут, слышал я, говорят, в Мурманск блатуют всех ехать. Эт-то без меня в таком разе.
– О, Хребетик! – возликовал Санёк. – Я ехать согласный. Да, вот и Боб наверное тоже. Ты, нас пусти-ка вперёд пройти на беседу.
Хребтович совсем в кучку свел брови, нос, губищи. Всем своим видом, показывая:
«Ну, люди, ну…».
От него первого, кстати, в те времена я услышал философский жизненный постулат: «Весь мир-дерьмо, все люди-б… и». Теперь это стало расхожей банальной фразой. («Конкретной, реальной, в натуре»).
А на словах Юрок в корне пресёк все Санькины надежды на торжество и справедливость романтической песенной установки. Из полузабытого фильма по Виктору Конецкому: «Друг всегда уступить готов…».
Сказал Юрастик Сашке, как отрезал:
– Все хотят устроится.
Санька обескуражено воззрился на Хребта. Прожив с ним в одной комнате в общаге, без малого пять лет, не переставая удивлятся хребтовским закидонам, не потерял веры, что всё же: «Друг мой – третье моё плечо…».
Добродушно поехидничал:
– Да, брось, Юрок. Поедем, а? Там на первых порах общежитие дадут. Опять вместе покантуемся. Саньку-Большого из евонной Прибалтики вытащим. А ты нам девчушек портовых таскать будешь. Опыт-то не растерял, поди?
Мрачно в ответ промолчал Юрастик.
И радостно захихикал Жучила:
– Нет, братцы-кролики. Хоть и не шибко я сейчас цепляюсь за родной Питер, (может взаправду, а может привирал здесь Бориска, кокетничал), а проходил мимо просто случайно. Тут я уже намедни был. Для интересу. И беседу со мной вела Раиса, забыл отчество. Но очень-очень известная. В сих научных кругах. И понял я, что не подходим мы друг дружке. Имею в виду морскую геологию. Обьяснять не буду, могу запутаться. А вам советовал бы раздобыть фураги морские или бескозырки. И штаны закатать до колен.
Тут уж я глаза выпучил:
– Оппа-на! Это ещё зачем?
Хитрющий Жучила назидательно воздел палец указующий в потолок:
– Бескозырка-символ! Это значит: на любой посудине – в морскую геологию. А штаны до колен – на шельфе, стало быть, искать будешь. В прибрежной зоне. На мелководье.
Санька радостно заржал. Оценил.
Я сожалел, что Жучила по какой-то причине на шельф этот самый с нами, похоже, не рванется. И до сих пор сожалею. Точнее: сопливо ностальгирую. Как и обо всём, давненько минувшем.
Шлёпать по мурманскому прибрежному мелководью, закатав штанины, отправились мы с Санькой. За нефтью и газом. В те годы – для страны нашей.
А следы Хребтовича с той поры затерялись на просторах наших необъятных.
О чем тоже искренне сожалею.