этих красивых машин обычно курили, прислонившись спиной к ограде, а пассажиры проводили часы напролет у бабушки в гостиной, засиживаясь глубоко за полночь.
В такие вечера в доме пахло табаком, коньяком, духами и магией. А девочкам было абсолютно очевидно, откуда у бабашки Люси все эти заграничные вещи и кофе «Lavazza» в шкафчике буфета.
Сами девочки представляли собой идеальный образец инь-ян.
Галя родилась на четыре года раньше, но даже случись ей появиться на свет младшей, повзрослела бы первой. Она была рослой девочкой, большеглазой, с бронзовой россыпью веснушек и ярким выразительным ртом. Статью Галя пошла в мать. Высокая, длинноногая Маруся тоже сочилась жизнью, наливалась земными соками, но была смирной и тихой.
Характером Галя походила на отца. Темпераментная, нетерпеливая, она уже в школе знала, как сильно нравится мальчикам и ребятам постарше. Она слыла первой красавицей, а главным ее развлечением были знаки внимания местных парней, приезжающих встречать ее после уроков на мотоциклах или даже на «жигулях». Однако в ее далеко идущие планы не входили отношения с мальчишками из города N. Галя точно знала, что наберется опыта, погуляет немного, а потом непременно выйдет замуж за мужчину, который увезет ее в Москву. И все изменится раз и навсегда.
Младшая Полина с точностью до наоборот.
Взявшая от отца хрупкую тонкокостную структуру, нежные светлые волосы, почти белые брови и ресницы, она выглядела прозрачной, как тюль. И даже глаза у нее были, будто вареная джинса, выстиранного бледно-голубого цвета.
Характер же ей достался материнский, тихий и безмятежный.
«Полинка никогда не отсвечивает», – смеялся отец, и каким-то укромным уголком сознания Полина догадывалась, что раздражает его своей кротостью, почти так же, как раздражала Маруся.
Он бесился, будто желая разбудить в них нечто, чего у них и в помине не было. Будто их безответность сама по себе была воронкой, идеально приспособленной для того, чтобы он сливал туда свою звериную ярость и затем успокаивался, разомкнув внутри какую-то тугую пружину.
Иногда Полине казалось, что он похож на ангела смерти – такого же прекрасного и беспощадного. Ей было страшно.
Маруся же умела предвидеть эти приступы боли, когда Лешины глаза становились совсем прозрачными, словно наливались ртутью, и все человеческое проваливалось куда-то, а на поверхность проступала чистая, незамутненная ненависть.
В такие моменты Маруся, если не успевала скрыться за дверью, сворачивалась в улитку и становилась похожа на эмбрион. Она не выставляла вперед руки и не пыталась защищаться, потому что это еще больше раззадоривало мужскую пружинистую злость.
Он азартно бил ее ногами, а Марусино тело, словно приспособившись, упрямо амортизировало удары. Ее тело принимало, поглощало и смягчало его кулаки, его злость, его возбуждение. Он насиловал, бил, целовал, проливал слезы, и его напряжение спадало, уступая место навязчивой плаксивой виноватости.
Несколько