сразу спросить не получилось. Несмотря на свои девяносто два, дед Никифор всё время был занят. К нему часто приходили односельчане и о чём-то долго говорили. Такие разговоры дед называл беседками, потому что велись они в симпатичной маленькой беседке, увитой виноградом. Телевизор дед никогда не смотрел, да и не было в доме телевизора. Так что передачу про себя он не видел. Зато дед много читал. Книги в основном были очень старые и толстые, а в некоторых вместо нормальных букв Ножкин заметил какие-то странные закорючки. Дед объяснил, что это церковнославянский язык и что он намного полезнее английского. Ножкин спорить не стал, потому что английский ему порядком надоел из-за того, что там надо всё время гундосить и просовывать язык между передними зубами…
А когда дед не читал или не сидел в говорильной беседке, или не помогал бабушке Вале по хозяйству, он ходил в церковь – ту самую, что Ножкин видел из окна автобуса. Бабушка Валя тоже ходила, но реже. Она как-то хотела взять Илью с собой, но прадед пристально посмотрел правнуку в глаза и сказал, как отрезал:
– Не мельтеши! Сам придёт, когда время наступит.
Эти слова зацепили Ножкина. Ему показалось, что в них есть что-то обидное. Выбрав минутку, он спросил:
– Деда, а зачем ты ходишь в церковь?
Дед Никифор улыбнулся и ответил вопросом на вопрос:
– А зачем ты дышишь?
– Чтобы жить.
– Значит, чтобы не умереть.
– Ну, да…
– Вот и я затем же.
СТРАННЫЙ МАЛЬЧИК
Илья так и не понял, что общего между вдыханием воздуха и походами в церковь, но дед дальше объяснять не стал.
Этот разговор запал ему в душу, и в ближайшее воскресенье, когда над селом поплыл тягучий колокольный звон, Ножкин побежал ему навстречу, туда, где в утреннем солнце сверкали три богатырских шлема. Однако не добежал, остановившись под разлапистым клёном в начале церковной ограды. Сколько он так простоял – неизвестно. Наверное, долго, потому что солнце, с трудом карабкавшееся на крыши под колокольный звон, уже висело над ними, и его горячие лучи били в прорехи густой кленовой листвы.
Стоять было плохо, но не из-за лучей, а из-за сомнений, которые раздирали Ножкина. Сомнений было два. Одно неуверенно спрашивало: «Идти или не идти?» Другое в ответ попискивало: «А куда идти, если всё равно опоздал?». «А если?…» – не сдавалось первое. «А вдруг?…» – колебалось второе.
Пререкались они как-то вяло, и из-за этого было ещё тошнее. Если бы в этот момент кто-нибудь увидел Илью со стороны, то немало бы удивился. Потому что со стороны поведение Ножкина выглядело очень странно. Он переминался с ноги на ногу, потом делал пару шагов вперёд и снова возвращался на место. Просто не человек, а какой-то бурый медведь в зоопарке!
Вдоволь натоптавшись, Илья наконец собрался с силами и вмешался в спор. Это было нелегко, потому что пока Ножкин топтался, сомнения окрепли и его не слушали. Но Илья поднатужился и, мысленно взяв их за шкирку, решительно вышвырнул вон.
Сразу стало так легко, что он даже не заметил, как взлетел на