шею так, что перед глазами поплыли черные пятна. Я бы попросил его остановиться, но слова вымолвить не мог, так он вцепился мне в горло. Не могу дышать. Не могу дышать! Я маловат для своих лет, и меня за это дразнят. Прозвали клопом, но мама говорит: у тебя есть способности, ими и пользуйся. Мал, да умен. Собравшись с силами, я пытаюсь вывернуться, и моему большому братцу приходится постараться, чтобы меня не упустить.
– Черт, клоп! – восклицает Энгюс и сжимает пальцы еще сильнее.
Не могу дышать, не могу дышать.
– Отпусти его, Энгюс, – говорит Хэмиш. – Играй давай.
– Этот мелкий гад – жухла. Я с ним играть не стану.
– Я не жулил! – пытаюсь я крикнуть, но не могу. Не могу дышать.
– Он не жухла, – заступается за меня Хэмиш. – Он круче тебя играет, вот и все.
Хэмиш самый старший, ему шестнадцать. Он следил за игрой, сидя на крыльце нашего дома. Когда он такое говорит, это дорогого стоит. Он очень крутой, он сигарету курит. Знала бы мама, она бы ему голову оторвала, но сейчас ей не видно, она в доме, с акушеркой, потому-то мы и торчим тут день напролет, ждем, когда все закончится.
– Что ты сказал? Повтори! – Энгюс задирает Хэмиша.
– А то что?
А то ничего. Энгюс не полезет на Хэмиша, тот хоть всего двумя годами старше, но круче во сто раз. Никто бы из нас с ним связываться не стал. Он парень резкий, это все знают, он теперь водит компанию с Эдди Салливаном по прозвищу Цирюльник, со всей этой шайкой из парикмахерской. От них и получает сигареты. Мамочка за него переживает, но деньги ей нужны, так что она перестала задавать вопросы. Хэмиш любит меня больше других братьев. Иногда он будит меня ночью, я одеваюсь, и мы пробираемся на улицы, где нам не велено играть. Мамочке ничего говорить нельзя. Мы играем в марблс. Мне десять, а выгляжу я еще младше, никто и не подумает, что я так здорово могу играть, никто не догадывается, и Хэмиш заманивает дурачье. Он прилично выигрывает, а мне на обратном пути дает леденцы, чтобы я помалкивал. Ему нет нужды подкупать меня, но я ему об этом не говорю: леденцы вкусные.
Я даже во сне играю в марблс. Играю, когда должен был бы делать уроки. Играю, когда отец Мордожоп запирает меня в кладовке. Играю у себя в голове, когда мама учиняет мне разнос, играю и ее не слушаю. Пальцы сами собой двигаются все время так, словно я щелкаю шарики, и у меня уже собралась неплохая коллекция. Приходится прятать их от братьев, особенно самые ценные. Они играют гораздо хуже, возьмут мои шарики и проиграют.
Мы слышим, как наверху мама ревет, точно раненый зверь. Энгюс слегка ослабляет зажим у меня на горле. Как раз достаточно, чтобы вывернуться. Все так и замерли, услышав мамин крик. Не впервые мы его слышим, но все равно страшно. Так никто не должен кричать. Открывается дверь, выходит Мэтти белее простыни – бледнее даже, чем обычно.
Глянув на Энгюса, распорядился коротко:
– Отпусти его.
Энгюс послушался, и я наконец смог вздохнуть.