Вероника долго не выздоравливала и могла только лежать, уставившись в облезлую стену. Мама сначала деятельно носилась вокруг нее, а когда ее энтузиазм угас, появилась Ида.
Чужая комната наполнилась теплом – Ида привезла обогреватель, знакомый чайник со слоником, недочитанную «Шагреневую кожу» и еще две начатые в той, другой жизни книги.
Вероника всегда читала сразу несколько: по учебной программе, по совету Иды, по рекомендации литературных знатоков, то, что читают друзья, плюс что-нибудь спонтанное. А еще были бесконечные топ-10 и топ-100 шедевров, которые нельзя не прочитать. А еще – книги внезапные, как удар молнии: купи меня немедленно, или будешь жалеть всю жизнь! А рядом с ними на витрине – издания неземной красоты, которые до дрожи хотелось забрать домой, чтобы нюхать, листать, устраивать на полке, разговаривать, любоваться – «моя прелесть». И те, что как-то сами оказывались в руках по пути в кассу и так и назывались – «попутная песня». И те, что на будущее, и те, что на выходные, и «умные», и «легкие», и «вечные», и «расширяющие кругозор», и «все по 30», и «все по 50». С потрясающей обложкой и с захватывающим сюжетом. Книги по сериалам. Книги, упоминаемые в других книгах.
И всё это осталось в прошлом. Вероника раскрывала их, одну за другой – но там больше не было той жизни, которая интереснее и ярче реальности. Она не включалась. Стало наконец понятно шекспировское «слова, слова, слова» – это были просто груды слов, словари, старые архивы. Мало того – они обступили ее, пытаясь сообщить что-то ненужное, выкрикивая свои слова все сразу, одновременно, заполняя пространство нарастающим скрежетом, грохотом, криком. Это больше не были старые друзья, в компании которых время пролетало так приятно, – это были агрессивные скопища, отъедающие ее жизнь.
Хотя никакой жизни, собственно, не было. Вероника видела вокруг себя застылый мир, в который и она, и все остальные пришли в самый неинтересный момент, когда все уже открыто, описано, классифицировано и рассказано. И все уже навязло, и никто здесь не нужен, и делать здесь нечего. И особенно абсурдно – запихивать в себя мертвечину бессмысленной информации.
– Ты пока еще слишком слаба, – утешала Ида, но Вероника испуганно трясла головой:
– Нет, это не то. Я совсем не могу ни читать, ни заниматься. Я честно стараюсь, но ничего не понимаю, не запоминаю. Как же я буду учиться? Как сессию сдавать?
– Все наладится. Возьмешь академический…
– Но он же когда-нибудь кончится! А я не могу… я не хочу туда возвращаться! В ту жизнь, во всё, что с этим связано… Ида, я вечно все порчу! Сначала потеряла голос и то будущее, которое могло бы быть. И вот теперь опять, опять все испортила!
Она хотела продолжить, что когда-то мечтала стать артисткой, как мама, а становится, как мама, неудачницей, но услышала саму себя – что она кричит, жалуется и плачет. Как мама. Те же нотки, та же неостановимость – то, чего она сама так в маме боялась, от чего всегда хотелось убежать. Горло перехватило, и Вероника могла только шипеть, как в детстве после операции.
А Ида наливала ей из слоника