ему как хорошего офицера, любимого всеми товарищами, он никак этому не хотел верить, ссылаясь, что я непростительно и посредством интриги уклонился от моего с ним знакомства, тогда как я был должен искать его, если бы я был действительно таким, каким меня описывал Вельяминов.
В Петербург я вернулся из отпуска в последних числах февраля 1812 г., а 5 марта бригада наша выступила в поход, в Вильно.[131] Когда я явился к Ермолову, он меня принял весьма сухо, а в продолжение похода, заметив, что я не имею ни верховой лошади, ни хорошей обмундировки, стал обращаться со мной еще холоднее и даже с некоторой небрежностью, что меня чрезвычайно огорчало, но я не находил средств пособить этому. Одно утешало меня, что Ермолов каждый день более и более сближался с Вельяминовым и редкий день проходил, чтобы не был в квартире у него, где всегда заставал и меня, ибо я могу похвалиться, что преимущественно пред всеми моими товарищами пользовался дружбой Вельяминова.
Не доходя до Вильно, нас остановили в м. Даугелишках, где мы простояли до последних чисел мая 1812 г., а около этого времени пришли в Вильну, где находился уже государь[132] и где были делаемы маневры. Когда мы стояли в Даугелишках, наша рота была расположена в деревне, отделенной от местечка небольшим озером, так что через оное до штаб-квартиры было не более четверти версты, а в объезд должно было ехать около четырех верст. В апреле, когда уже в поле снегу вовсе не было, но на озере еще держался остаток льда, в нашу роту приехали в гости из штаба наши офицеры: Вельяминов, Базилевич, Демидов, князь Михаил Горчаков,[133] адъютанты Ермолова: Фон-Визин,[134] Поздеев[135] и бывший при нем же ротмистр Кавалергардского полка Римский-Корсаков.[136] Все они были приятели товарища нашего Афонасья Столыпина.[137] Пообедав хорошенько у нас и по какому-то особому случаю спеша возвратиться в штаб-квартиру, они заметили, что немного опоздали, тогда Столыпин вдруг предложил ехать обратно через озеро, взявши на себя быть их вожатым. Сперва стали смеяться такому вызову; потом, видя его настойчивость и насмешку с выражением «струсили», и другие стали требовать непременно ехать через озеро, а у берегов уже саженей на десять и льда не оставалось Вельяминов и Поздеев одни поехали в объезд, а прочие в глазах наших, сперва вплавь, а потом проламываясь на каждом шагу через лед, побрели озером. Ермолов, с другого берега, увидев в окно это безрассудство, вышел к ним навстречу и, когда они перебрались, порядком намылил им головы, грозил арестовать их и отдал приказ по пехотному гвардейскому корпусу, которым он уже тогда командовал, не оставляя начальства и над бригадой нашей, не называя, однако же, имен, но выставляя как безрассудный поступок, нисколько не приписывая таковой мужеству. Я здесь упоминаю это происшествие не в упрек Ермолову и не в осуждение, а для того, чтобы можно было судить о духе товарищей моих и об образе мыслей моего начальника, которого при явном его нерасположении ко мне я не переставал в душе уважать.
Во