на своего приемного сына. Молодой человек был более совершенной копией того Давида Багратиони, который шестьдесят лет назад таким же жизнерадостным восемнадцатилетним юношей блистал на рыцарских турнирах и кружил головы дочерям знатных картлийских вельмож. Монах Илия видел, что это превосходство проявляется не в грубой силе мышц и неотразимых ударах меча, а в более тонких и мягких чертах лица, в более гибком и развитом теле, в более изящных манерах общения и только Вахтангу присущих жестах, но главное – в более проницательном и пытливом уме.
Наступил 1593 год. Два последних года военные действия обходили стороной монастырь. Жизнь постепенно стала налаживаться. С разных мест в Мцхету к собору Двенадцати Апостолов медленно стекались пришлые люди. Они от зари до зари трудились на восстановлении величественного храма Светицховели и монастырских строений. Ежедневно и Вахтанг отправлялся в Мцхету, где от восхода до заката, не покладая рук, выполнял самую тяжелую работу.
Зимой здоровье монаха Илии резко ухудшилось. Он с трудом передвигался по маленькой келье, с которой за прошедшие годы свыкся и считал тем единственным местом, где в покое и умиротворении ему следует завершить свой земной путь.
В один из январских вечеров Давид Багратиони почувствовал, как неотвратимо приближается то мгновение, когда его душа покинет немощное, изболевшееся, иссохшее тело и предстанет перед Господом Богом. В эти последние минуты бытия, когда жизнь в нем стала неумолимо угасать, монах Илия, собрав оставшиеся силы, решил последний раз поговорить с воспитанником. Делая неимоверные усилия, он обратился к Вахтангу:
– Я счастлив, что на старости лет мне судьба подарила тебя, мой сын. Твоя мать была права, что ты станешь главным делом всей моей жизни. Но счастливые и беззаботные годы твоего отрочества быстро пролетели, и вот ты стал настоящим мужчиной. Я не смею больше просить Господа Бога продлить мне жизнь еще на несколько лет. Мне удалось выполнить просьбу твоей матери. Я счастлив так, как никогда не был за все прожитые мною годы. Но время неумолимо. Смерть моя близка. Настал тот час, когда я обязан открыть тебе тайну, которую храню вот уже несколько лет, – старец тяжело вздохнул и закрыл глаза. Некоторое время он собирался с силами и, почувствовав секундное облегчение, продолжил: – Твоя мать ошиблась. Игумен прожил с того времени, как ты поселился в моей обители, целых десять лет. И все это время я не переставал опасаться за твою жизнь, так как не был уверен в том, что кому-то не удастся, используя хитрость или пытки, выведать у игумена мое подлинное имя, а значит, меня и тебя подвергнуть смертельной опасности. Но, слава Богу, все обошлось, и мы не погибли! Перед смертью владыка указал мне место в тенистой аллее, где под елью по его распоряжению были похоронены останки твоей матери, при этом владыка взял с меня слово, что я никому, даже тебе до поры до времени, его не покажу. Он справедливо опасался того, что за согласие предоставить твоей матери последний приют