и нам пришлось брать его шагом. Мне это было приятно, но Абд эль-Керим так разгневался на это, что, когда мы по прошествии часа достигли вершины, он пустил своего верблюда вскачь, проделав спуск со стремительной быстротой за каких-нибудь полчаса. Затем равнина снова развернулась перед нами, и мы достигли расположенных за нею плантаций Нахль-Мобарека с обширными финиковыми садами.
Приблизившись, мы увидели меж стволами пальм дым и пламя многих костров, услышали рев тысяч возбужденных верблюдов, выстрелы из винтовок и крики отставших во мраке людей, разыскивавших в толпе своих друзей. Так как в Янбу мы слышали, что Нахль покинут, подобная сумятица обозначала нечто странное, быть может, даже враждебное.
Мы тихо подкрались к краю рощи, пробираясь вдоль узкой улицы между глиняными стенами высотой в человеческий рост к группе молчаливых домов. Абд эль-Керим силой открыл ворота одного из дворов, ввел туда верблюдов и стреножил их у стены так, что они оставались невидимыми. Затем он зарядил винтовку и пополз по улице по направлению к шуму, чтобы выяснить, что случилось. Мы ждали его в холодном мраке. Наша пропотевшая одежда медленно просыхала.
Он вернулся через полчаса и рассказал, что это уже прибыл Фейсал со своими отрядами и мы должны присоединиться к нему. Мы вывели верблюдов, сели на них и поехали по другому переулку. В конце его стояла плотная толпа громко кричавших арабов и верблюдов, перемешанных в диком беспорядке. Мы пробились сквозь них и, спустившись по склону, внезапно оказались в ложбине – вади Янбу, которая представляла собой широкое, открытое пространство.
Мы успели лишь заметить массу солдат Фейсала, заполнявших всю долину. Горели сотни костров, и вокруг них расположились арабы, которые ели, готовили кофе или спали, закутанные, как мертвецы, в свои плащи и лежа вповалку между верблюдами. Вокруг расхаживали патрули.
Мы с трудом проложили себе путь через это столпотворение и на островке спокойствия, в самом центре ложбины, нашли шерифа Фейсала. Мы остановили верблюдов. Фейсал сидел на ковре, разложенном на голых камнях, между своим двоюродным братом шерифом Шарафом, губернатором Имарета и Тайфа, и Мавлюдом – этим суровым, покрытым шрамами старым месопотамским патриотом, сейчас выполнявшим обязанности его адъютанта. Перед ним на коленях стоял секретарь, составляя приказ, а позади – второй, читающий вслух донесения при свете посеребренной лампы, которую держал раб.
Фейсал, спокойный, как всегда, приветствовал меня улыбкой. Затем он извинился, что принимает меня в подобной сумятице, и сделал знак рабам, чтобы они оставили нас вдвоем. Когда они удалились, он объяснил мне, какие неожиданные события случились на фронте за последние двадцать четыре часа.
Турки незаметно обошли по боковой дороге в горах передовые заставы арабских отрядов в вади Сафра и отрезали им отступление. Люди племени гарб в панике разбежались по оврагам и едва спаслись, разбившись на группы по двое и по трое. Турецкая конница устремилась в опустевшую