об этом думать, если честно. Потому что, выходит, я хуже преступников. У меня-то вот нет даже какого-нибудь больного дядюшки. И вообще никого нет. Но у красивой госпожи, разумеется, такие люди имеются. Её родня. Семья! Гадство.
Я-то ничего вообще-то не теряла. В конце концов, что плохого? И выберусь, и доброе дело сделаю… Или не доброе. Да какая разница.
Я согласилась. Конечно, чего бы не согласиться? Мне пальцы не лишние. Господарочка попросила меня незаметно «кое-что» вытащить из кармана её беличьей шубки. То был мелкий флакон. Я не стала его там разглядывать и быстро сунула к себе – прямо к горлице.
«Я должна была передать его двоюродному брату. Мы договорились встретиться на самокатной, у вертепа с Петрушкой. Видела, где это?»
Разумеется, я видела!
Вот как-то так я и оказалась на свободе. Ух, ну и повезло же мне. Господарочка оказалась та ещё затейница! Это было даже смешно. Она вдруг как заверещала, как бросилась лупить прикорнувшего рядом наклюкавшегося мужика. Тот стал колошматить её в ответ, но тут встрепенулись и остальные. Кто полез разнимать, а кто был охотник до потасовок… Из-за шумной драки дилижанс остановился. Полицейский выскочил из кабины и открыл нашу дверь, чтобы прекратить безобразие.
Арестованные, не закованные в цепи, тут же попытались сбежать, но он сразу стал палить по ним из револьвера! И тогда началась неразбериха пуще прежнего. Кровавая юшка брызгами, визги! Ежели б не госпожа, я бы тоже верещала как резаная. Но пока полицейские пытались угомонить преступников, она сумела вытолкать меня в приоткрытую дверь.
Я больно ударилась о землю коленями, но быстро подобралась и бросилась наутёк. Надо сказать, что никто меня и не преследовал. Ежели полицейские что и заметили, видно, посчитали, что я не стою их усилий.
Я бежала до ярмарочной площади, оглядываясь на каждом шагу. Оттого пару раз чуть не влетела в фонарные столбы. До сих пор не могу поверить своему везению… Я остановилась у крепостного театра, чтобы отдышаться, когда услышала бой курантов на часовой башне.
Был полдень. Время общего сбора.
Помнится, я прямо так и умерла на месте. Дело в том, что… Когда тебя секут, то сначала ты слышишь, как учительская розга с мокрым шлепком падает на кожу. И лишь потом чувствуешь, как кожа лопается. Эта боль… Это похоже на то, как обжечься. Всё горит огнём… Всего обыкновенно десять-пятнадцать ударов, но того достаточно, чтобы прокусить до крови язык или губу. Или обмочиться – ежели ты так провинился, что вместо розог учитель орудует хлыстом. И ты стоишь у позорного столба в одних подштанниках, а все вокруг смотрят, и смотрят… Наказания назначали за любую провинность: дерзость, невыученный урок, опоздание…
Господарочка из дилижанса сказала, что её дядюшка умирает… И склянка будто жгла меня сквозь карман. Но вертеп с Петрушкой был так далеко! Её дядюшка… Она ведь наврала мне, я думаю. Но всё равно…
Что, ежели нет? Мне было так сложно решиться…
Как в тумане помню, что, не дослушав часовой бой, я сорвалась с места. Понеслась так быстро, что не получалось дышать.