всё равно.
– Ничего себе ангел! – фыркнул Колин с издёвкой. – Обычная деревенщина!
– Он лучше, чем всякие там раджи! В тысячу раз лучше!
Так как Мэри была сильнее, чем Колин, победа стала склоняться в её сторону. Ведь Колин до сих пор имел дело только со слугами; пожалуй, ему было даже полезно, что Мэри ему не уступала, хотя ни он сам, ни Мэри об этом не догадывались. Он отвернулся, не поднимая головы с подушки, и зажмурил глаза, из-под его ресниц показалась крупная слеза и поползла по щеке. Ему стало жалко себя – но только себя одного!
– Я не такой эгоист, как ты, ведь я всегда болею. У меня уже горб растёт, я знаю! – сказал он. – И потом, я скоро умру.
– Не умрёшь! – возразила Мэри без всякого сочувствия.
От негодования он широко открыл глаза. Так с ним ещё никто не говорил. Он рассердился, но и обрадовался немножко, как ни трудно себе это представить.
– Не умру?! – повторил он. – Нет, умру! Ты же знаешь, что умру! Все так говорят.
– А я не верю! – стояла на своём Мэри. – Ты просто так говоришь, чтобы тебя пожалели. Ты же этим гордишься! Не верю я тебе! Будь ты хорошим, может, и поверила бы, но ты слишком противный!
Колин так и подскочил на кровати – он совсем забыл о своей спине.
– Убирайся! – завопил он и, схватив подушку, швырнул в Мэри. Сил у него было немного – подушка не долетела и шлёпнулась у её ног. Мэри рассвирепела.
– Я ухожу, – заявила она. – И больше не приду!
Она пересекла комнату, но, подойдя к двери, обернулась.
– Я тебе столько всего интересного хотела рассказать. Дикон привёл с собой ворона и лисёнка – я хотела тебе про них всё-всё рассказать. А теперь ни слова не скажу!
Она шагнула через порог и захлопнула за собой дверь, и тут, к немалому своему удивлению, увидела сиделку, которая, судя по всему, подслушивала. Но ещё больше поразило Мэри то, что сиделка при этом смеялась. Это была статная молодая особа, которой вовсе не следовало идти в сиделки: больных она не жаловала и вечно выдумывала какой-нибудь предлог, чтобы оставить Колина на Марту или ещё на кого-нибудь, кто соглашался посидеть с ним вместо неё. Мэри её недолюбливала. Она остановилась и устремила взор на сиделку, которая хихикала, прикрыв рот носовым платком.
– Над чем это вы смеётесь? – спросила Мэри.
– Да над вами обоими, – отвечала сиделка. – Надо же, всё ж таки нашлась и на него управа! Ты, правда, избалована не меньше, чем он, но лучшего для этого барчука не придумаешь! – И она снова засмеялась, уткнувшись в платок. – Будь у него сестра с таким же норовом, как у него, это его бы спасло!
– Скажите, а он умрёт?
– Не знаю и знать не желаю, – отвечала сиделка. – Дурной нрав и истерия – вот чем он болен!
– А что такое истерия? – спросила Мэри.
– Сама увидишь, если с ним случится сейчас припадок. Только на этот раз хоть будет из-за чего!
Мэри вернулась к себе. Настроение у неё было уже совсем другое, чем когда она вернулась из сада. Она досадовала и сердилась, но жалости к Колину не испытывала. Ей так хотелось ему обо всём рассказать! Она-то гадала,