старую деву, а ты готов был на все, лишь бы выслужиться перед стариком,– рассмеялся я, вспомнив тонкогубую серую мышь с бородавкой меж бровей. Страшная, как моя жизнь. Зато из рода весьма дворянского. Кровь, видите ли, голубая! Отец под конец жизни с катушек слетел, а совсем худо стало, когда умерла мама. – И где же твоя жаба? Почему не настрогали детишек с кровью голубенькой?
– Мы развелись, ты же знаешь. Но я всё равно считаю…
– А мне срать, что ты и как ты там считаешь! – откинулся на спинку стула и закурил, даже не поднимая глаз. – На хуй иди со своими причитаниями, лекциями и моралями. А требовать ты будешь талон в районной поликлинике, если ещё раз сунешься в мои дела. Ферштейн?
Давид застыл. Дернулся от матерных слов, которых терпеть не мог, но проглотил. Боялся обернуться, чтобы я в глаза его не смог заглянуть. А мне не нужно было. Я его с детства знаю. Таких нужно держать на виду, в строгаче, и пугать постоянно. Вот и сейчас он дрожит, а сам на прислугу косится, что стала свидетелем его позора. Эх, зря не приезжал, прав был Ярик, тут целый спектакль. Одни только высокопарные монологи чего стоят.
Да нет, не было у меня ненависти к брату. Принятие, смирение. Терпел. Мы его с Яриком не гасили, не били, относились, как к Маугли. Вот только я терпеть не могу, когда на меня смотрят свысока, не имея на то оснований.
– Так, вроде, и ты решил жениться? – этот смертник всё не унимался. Стал ко мне спиной, смотря в даль бесконечно-белого снежного полотна. – И снова Куликовы… Ты, наверное, не знаешь, но спёкся ваш мануфактурщик. Пустой, как барабан. А вот для чего тебе это, Пётр? Свое имя ты уже увековечил, тебя боятся, уважают, трепещут. Часть политиков кормится с твоей ладони, как воробушки, а другая часть мечтает. Ну, так зачем тебе все это? Или, быть может, в этой «сделке» нет делового контекста? Быть может, у тебя появилось сердце?
– Не твоего умишка дело, Давид. Не твоего, – встал, бросил салфетку и махнул охраннику, что топтался за дверью – Вещи соберите, сегодня я буду ночевать у себя дома…
Глава 9
Арина
Ноги промокли насквозь. Смотрела на развалившуюся замшу ботинок и рыдала в голос. Брела по узкой тропинке между гаражами и завывала. Мне было плохо, больно, холодно и до ужаса обидно. С каждым днём эйфория свободной жизни таяла, уступая место реальности.
– Куликова! – вопль менеджера кофейни до сих пор стоит в ушах. – Ты уволена!
– Павел Геннадьевич, почему? – стиснула челюсть и застыла у порога, преграждая путь начальнику. Он пыхтел, рассыпал искры ярости, пытаясь испепелить меня взглядом. А я этого уже насмотрелась… За месяц меня уволили из семи мест! Из семи! Ресторан, кафе, кофейня в торговом центре, пиццерия, шаурмичная на вокзале, курьерская доставка! Меня отовсюду выписывали традиционно на третий день… А сегодня это все так осточертело, что я даже с места не сдвинулась. – Почему? Я не опаздывала, не грубила, чаевые в карман не складывала. Так что случилось?
– Куликова, мне проблемы не нужны, – вдруг зашептал менеджер, озираясь по сторонам, будто за нами могло