вы о венской школе верховой езды?
– Только то, что говорится обыкновенно во время представления.
– А, так вы уже видели моих липпицианов? Что вы скажете о них?
– Они великолепны, – осторожно отвечала я, покраснев при этом до ушей. Не то чтобы я солгала, нет! Но если бы вместо лошадей в манеж выпустили верблюдов и носорогов, я бы не обратила внимания – настолько я была потрясена тогда мастерством и ловкостью итальянца.
– Великолепны! Это «школьные» лошади, фрейлен, лучшие во всей Европе! За те сто лет, что существует Венская школа езды, таких еще не бывало! Эта шестерка стоит дороже всей остальной моей конюшни! Вы ведь видели их лансады! Их кабриоли! Когда липпициан взмывает ввысь – кажется, будто он пробьет цирковой купол и улетит!
Я и не предполагала в господине директоре столь поэтической души. И понятия не имела, что есть «лансады». Но любовь к породистым лошадям – ей-Богу, не худшее, что может владеть душой. Правда, де Бах тут же испортил приятное впечатление.
– И этим лошадям, этим лучшим созданиям Божьим, грозит опасность, фрейлен. Повторяю – враги мои хотят погубить их. Они хотят пустить меня по миру. Но я найду способ справиться со своими врагами!
Тут уж возмущение господина директора показалось мне несколько наигранным. Было непонятно – зачем выкрикивать угрозы на весь цирк, зная, что загадочные враги их заведомо не услышат. И я заторопилась прочь – тем более, что аромат цирка сделался совершенно несносным.
Я знала одну особенность в отношениях между мужчиной и женщиной. Чтобы увлечь мужчину, надо показывать вид, словно скрываешься от него. Кудряшов, например, когда видел, что я избегаю его общества, начинал меня открыто преследовать. Но, спеша по дугообразному коридору, я желала лишь одного – поскорее выбраться на свежий воздух. Я не собиралась никого соблазнять своим бегством и совершенно не имела в виду увлечь Лучиано Гверру.
Он догнал меня у самых дверей, ведущих в прихожую.
– Фрейлен, – сказал он, забегая вперед и хватая меня за руку. – Только вы можете мне помочь!
Я понимаю, что и в цирке, и в Италии нравы вольные, но я покамест еще вправе решать, кому позволю прикоснуться к руке своей! Я выдернула пальцы из его ладони, постаравшись показать все возмущение благовоспитанной девицы, какое следует испытывать при таком нахальстве. Но на самом деле не возмущение охватило меня, а испуг. Я умела дать отпор и Кудряшову, и нашему домохозяину Шнитке, и офицерам, которые пытались в парке ухаживать за нами, за всеми тремя – Машей, Катей и мной. Но я всегда знала, что строгое слово и ледяной тон производят впечатление на воспитанных людей. Тут же мне попался человек совершенно невоспитанный, хотя и умевший щегольски одеваться.
– Я ничем не могу вам помочь! – воскликнула я, страстно желая одного – оказаться в парке, в обществе знакомых дам, подальше от безумного итальянца.
– Нет, фрейлен, нет, выслушайте