школе доводилось драться?
– Ни разу, – ответил он.
– Чего ж? Ты уже тогда был такой правильный?
– Правильный?! – засмеялся он. – Нет. Я был совсем не правильный. Мне не приходилось ни с кем драться потому, что мы в школе и так были самые страшные. Видишь ли, не всегда из самых страшных вырастают чудовища.
Чего только не бывает в жизни! Признание отца примирило меня с тем, что на нашем жизненном пути встречались разные уроды. Наверное, они вырастут и станут обычными людьми. Даже неплохими. Да я и сам не подарок, если честно. Так что, может, даже из меня получится обычный человек.
Больше всего я хотел быть похожим на своего отца, но даже мечтать об этом не смел. Мне казалось, что до него мне как до Марса.
Я всегда буду благодарен маме, что мы переехали в Финляндию. Это само по себе было… не-ве-ро-ят-но! Но я вместе со страной получил еще и отца. Самого любимого человека на Земле. Как хорошо, что мама работала летом на теплоходе. Как хорошо, что на нем отец решил прокатиться по России.
Мамин теплоход я видел только на причале. Он был очень большой, а может, мне так тогда казалось. Большой, тяжелый, белый. Я забоялся. Отойдет подальше в воду – потонет. Тяжелый ведь.
Я очень забоялся, что с мамой что-нибудь случится. Но баба Ёга твердо сказала, чтобы я кипеш в карман себе запихал. Что она наколдует и ничего не случится. Как было не поверить? Она же – баба Ёга! Я по сказкам и мультам знал, кто она. Так что не сомневался: да, наколдует. Я ее так и звал тогда. Думал, что она – та самая бабка Ёжка, из сказок.
А все остальные ее звали Ёгановна.
– Ёгановна, дашь пятихатку до получки?
– Ёгановна, погадай на жениха!
Мы жили в Соломенном, «у черта на рогах» – так она говорила. В центр выходили редко. Я упросил только раз встретить маму с теплохода, посмотреть хоть на него. То, что я живу с бабой Ёгой, меня не удивляло. Как может удивлять жизнь? Ты в детстве просто ее живешь и все. Не задумываешься. Сказка – так сказка. Ну а что?
Только потом я понял, откуда у нее это прозвище. Когда, наконец, решился залезть в мамины вещи и нашел Пушкина, где на первом листе было написано красной ручкой: «Уважаемой Хильде Иоганновне от Ларика с любовью». Может, я дурак, но мне не сразу пришло в голову, что Ёгановна и эта Хильда – одно и то же.
Теперь не спросишь… Кто она мне была? Почему меня подкидывали к ней, когда мама уходила на теплоходе? Может, где-то у меня были еще бабушки и дедушки… Почему я их не видел? Много чего теперь не спросишь. Когда все было хорошо, мне совершенно не приходило в голову разузнать у мамы что-либо о той своей жизни. Я был слишком счастлив в этой.
Задавал я маме только один вопрос: кто мой папа? А она отшучивалась. Отшучивалась, отмахивалась, отворачивалась, защекотывала, запутывала. Делала высокие бровки и скучные губки вперед:
– Ну-у-у, ну вот зачем тебе, ну смотри, как все же хорошо-о-о-о, ну не порти, Симка.
И если бы могла, еще кучу поцелуйчиков и смайликов в конце фразы воткнула. Но когда говоришь один на один, глаза в глаза – смайлики тут не выручат.