никто не пришел ей на помощь. Никто не мог, поскольку все вдруг пустились в пляс как заведенные – все, кроме музыкантов, которые заиграли мелодию, которую они никогда раньше не слышали и никогда не разучивали: сначала медленно, а затем все быстрей и быстрей, и по мере того, как музыка ускорялась, ускорялись и шаги танцоров; и хотя все пытались остановиться, но никак не могли, и этот танец длился час за часом, а потом день за днем, и прекратился лишь тогда, когда танцоры настолько обессилели, что даже заклятье Скрюченного Человека не могло заставить их продолжать – иначе бы ноги у них подломились, будто сухие ветки, и они попадали бы на землю.
И когда колдовские чары ослабли сами по себе, а это неистовство наконец прекратилось, не удалось сыскать лишь одну из обитательниц деревни – Осанну, которая и навлекла на них Скрюченного Человека своей недоброжелательностью к Агате. Пекарю Уве показалось, будто он видел, как Скрюченный Человек взял ее за руку и потащил в сторону леса, так что все отправились туда на поиски, прихватив с собой собак. К тому времени прошла уже неделя, но собакам удалось взять след Осанны, и они проследили его до самой глубины леса. Там и нашли тело Осанны, от ног у которой остались лишь окровавленные обрубки – она дотанцевалась до смерти.
Вот и вся сказка про двух танцорок.
– Какая необычная история… Не думаю, что я когда-нибудь слышал ее.
В дверях стоял Оливье. Церера не знала, как долго он там простоял. По крайней мере, достаточно долго, чтобы выслушать хотя бы часть этой сказки, если и не всю целиком.
Но вот в чем вся странность: Церера тоже никогда раньше не слышала эту историю. Ее не было в книге, лежащей у нее на коленях. Она не читала, а декламировала, как бы по памяти, но у нее не было никаких более ранних воспоминаний об этой истории – точно так же, как она не могла вспомнить, держала ли в руке шариковую ручку, когда начинала. Что еще более странно, так это что, опустив взгляд на книгу, Церера с удивлением обнаружила, что записывала эту сказку, рассказывая ее, – под углом к существующем строчкам на странице, отчего, слегка изменяя положение книги, можно было прочесть то один текст, то другой. Палимпсест[7] или что-то достаточно близкое – вот как это называлось. Ее отец, работа которого включала в себя расшифровку старинных рукописей, любил, когда они попадали к нему в руки – артефакты из далекого прошлого, когда бумага была слишком ценной, чтобы использовать ее всего один раз.
Оливье теперь стоял рядом с Церерой. Он тоже заметил ее почерк на страницах, пять из которых она заполнила своим рассказом.
– Я и не знал, что вы писательница, – сказал он.
– Я не писательница, – отозвалась Церера. – По крайней мере, не такого вот рода. Не пишу ни рассказы, ни сказки. Даже не знаю, откуда это-та взялась. Должно быть, я где-то ее слышала или читала в детстве.
– Давным-давно, в некие незапамятные времена… – процитировал Оливье. – Или «то ли было то, то ли не было», как их обычно начинала моя бабушка.
– Да, пожалуй что так. Когда-то давным-давно.
«Хотя