тобой, тебя охватывает желание провести по ней пальцами, встать на цыпочки и осыпать поцелуями. Но сейчас она зла на меня.
Его губы побелели от гнева и плотно сжаты. Мне страшно.
Калеб ничего не говорит. Это его боевой прием. Он нагревает комнату своим гневом, а затем ждет, когда из меня с потом выйдет признание. Он никогда, ни одного дня в своей жизни не применял насилия к женщине, но я готова поклясться чем угодно, что эта девчонка могла бы заставить его делать вещи, о которых он никогда прежде даже не помышлял.
Я совершаю ошибку – смотрю в сторону лестницы. Это окончательно выводит его из себя. Он отталкивается от проема и идет ко мне.
– Она в порядке, – цедит он сквозь зубы. – Я вернулся раньше, потому что беспокоился о тебе. Хотя очевидно, не о тебе мне нужно было беспокоиться.
– Это было всего на несколько часов, – торопливо говорю я. – Мне нужно было побыть одной, а моя мать просто взяла и бросила меня…
Несколько мгновений он смотрит на меня, но не потому, что пытается оценить правдивость моих слов. Он спрашивает себя, как он вообще мог жениться на такой, как я. Я вижу полнейшее разочарование, написанное на его лице. Это ранит мою уверенность в своей правоте, за которую я цепляюсь. Чего он вообще ожидал – что я стану хорошей матерью? Что сразу же войду в роль, которой не понимаю?
Я не знаю, что делать. Алкоголь все еще не выветрился из моего мозга, и я могу думать только об одном – о том, что он бросит меня.
– Прости меня, мне очень жаль, – шепчу я, глядя в пол. Изображать раскаяние – это дешевый прием, тем более что я больше жалею о том, что меня поймали, а не то, что я сделала.
– Тебе жаль, что тебя поймали, – отвечает он. Черт, он читает мои мысли!
Да как он смеет думать обо мне самое худшее? Ведь я его жена! К добру или к худу, разве не так? Или, по его мнению, к худу относится только к ситуации, а не к человеку?
– Ты оставила свою новорожденную дочь у совершенно незнакомых людей. Она много часов не ела!
– В сумке с подгузниками было грудное молоко! – говорю я.
– Его не могло хватить на семь часов!
Я хмуро смотрю на плитку пола.
– Я не осознавала, что прошло столько времени, – говорю я, чувствуя, что он загнал меня в угол. Неужели я в самом деле отсутствовала так долго?
Меня охватывает праведное возмущение. Разве моя вина, что я не испытываю родительского блаженства, которое испытывает он? Я открываю рот, чтобы сказать ему это, но он обрывает меня.
– Не надо, Леа. Для этого не может быть оправданий. Если бы у меня была хоть капля здравого смысла, я бы забрал ее и ушел. – Он поворачивается и идет к лестнице.
Мои мысли расплываются, меня захлестывает гнев.
– Она моя!
Он останавливается как вкопанный, услышав мои слова.
Когда он опять поворачивается ко мне, его лицо красное.
– Если ты еще раз выкинешь что-то подобное, то тебе придется кричать это в суде.
Я чувствую, как моя грудь вздымается, когда его угроза обрушивается на меня, словно