разболтавшуюся Ядзю. Не ее ума дело – княжья «докука». А уж она, княжна Эльжбета, слово и голову держать умеет.
Высокая, стройная, как свеча, в зеленом, шитом золотой нитью платье, Эльжбета себе нравилась. На мгновение захотелось, чтоб посмотрел на нее сейчас Тадек. Взял за руку и уверил, что все она делает, как надо. Что крошечное девичье горе – высыхающая под солнцем капля. Что благо людей, которые волей матушки-Земли под твою руку поставлены, чьи судьбы от тебя зависят, – выше.
Ядзя пошла вперед: сказать старому князю, что дочка готова, к столу выйдет. Мелькнула в дверях толстая русая коса с синей лентой. И Эльжбета осталась одна.
Словно против воли опустились плечи, поникла головка в нарядном уборе. Затрепетали ресницы.
А коли стар Черный князь? Если вино, дурной, жестокий нрав раньше времени превратили его в чудовище? Если он будет с ней жесток?
В приступе жалости к себе Элька прикрыла дверь, сунула руку за сундук, в котором когда-то в детстве хранила игрушки, а теперь – дорогие платья. Вытащила глиняный пузырек, запечатанный воском.
Уж если страшен князь, если невыносима станет мысль о замужестве, пойдет в ход «отсрочка» словницы Ханны.
Трясясь от страха, Эльжбета спрятала пузырек в широком рукаве. Не думала, на что ей три дня «отсрочки», – приведет Землица, станет думать. А сейчас сердце так колотилось в висках, что мысли путались, разбегались. На смену им лезли из темных щелей страхи: один причудливей другого.
– Батюшка с гостем ожидают, – прошептала из-за двери Ядзя. – Князь-батюшка благодушный очень, вина много пьет. А тот… все ухмыляется. И на личину не такое уж страшилище…
– Ох, молчала б ты, Ядзя, – шикнула Эльжбета. – Языком метешь, того и гляди наступишь.
Вышла из покоев, и будто схлынуло все. Пусто стало в голове, пусто на сердце. Все заволокло черной тучей. Живая, способная чувствовать Элька осталась там, у зеркала. Там осталось неспокойное сердце, растревоженная земная душа.
И плыло навстречу Судьбе проклятое облако – белая воздушная тень, тонкая, гордая и прямая.
Вошла, остановилась на пороге. Полюбоваться собой позволила. Чтоб радовался, не обманывался Черный князь. Не ждал от будущей супруги овечьей кротости. Остановилась в потоке солнечных лучей, засияла изумрудом. Высоко вздернула подбородок, поминая словницу Ханну. А глаза поднять не смогла.
Видела только, как приблизились черные сапоги. Остановились перед ней.
Не отцовы сапоги, чужие.
В темных клубах, что застлали сердце и разум, внезапно взвихрился гнев. Как смел чужак подойти к ней. Как смел приблизиться вперед отца. Как смел стоять так близко, разглядывая, как породистую лошадь.
Этот гнев заставил Элюжбету поднять голову, глянуть в глаза наглецу-жениху.
Серые были глаза, злые, насмешливые. И под взглядом их захотелось Эльжбете отряхнуть платье, поправить серьги, ленты. А получилось только вновь опустить ресницы, уставиться в выскобленные доски пола.
Нехороший был у князя взгляд. Таким