на сына, а в голодные карие глаза Прошки. – Разве ж в человеческих это силах… Жестоко карает меня Судьба за былые грехи. Ведь думал, все, женаты. Смирилась Элька. Ради нас всех смирилась. И видишь, оно как…
Казимеж положил руку на мокрую голову Прошки, и тот, изловчившись, лизнул хозяину ладонь. Но князь не заметил лохматого подхалима. Тяжкая, мучительная мысль терзала его.
– Может, Элька позора боится? Может, Тадеуш твой уже…
– Не важно, – ответил ему новый, не Якубов голос. Владислав вошел бесшумно, просто возник из темноты, как нетопырь. И в чертах его было сейчас что-то хищное, злое, звериное, и одновременно все в нем: лицо, фигура, расправленные плечи, открытый взгляд – было наполнено уверенностью и спокойствием. Тем спокойствием, с которым бывалый охотник смотрит на угодившую в капкан лису. Лай, кусайся, скули – тебе уже не вырваться.
– Не оставит ли нас с позволения отца юный княжич? – вежливо, с легким поклоном спросил вошедший.
Казимеж лишь коротко взглянул на сына, и Якуб вышел, притворив за собою дверь.
Проха сжался в комок за спиной хозяина в надежде, что Владислав не заметит его. Казалось, и сам Казимеж желал бы быть сейчас где угодно, только не рядом с новоиспеченным зятем.
– Мне не нужно целомудрие. Моя… – Влад усмехнулся, заметив, как дернулась скула его собеседника, – молодая жена не носит чужого ребенка, и этого достаточно. Если ты помнишь наш уговор, князь, мне нужна только одна ночь, когда твоя дочь будет в моей постели, и год, чтобы она выносила и родила моего сына. Дальше, если пожелает, может убираться на все четыре стороны. Я объявлю жену погибшей, и каждый поверит в искренность моей скорби… Но сегодня… я не желаю тратить ночь на войну с девкой. Я не нарушу обетов и не стану накладывать заклятий. Но ты, князь, обетов не давал. Хочешь – колдуй, хочешь – за руки держи, но только на одну ночь сделай свою дочь покладистее, и тогда наш договор в силе… Может, скрепим его родственным рукопожатием? – Владислав протянул тестю темную руку, и Казимеж вцепился в нее, словно утопающий.
– Вот и славно, тестюшка, – бросил Владислав, и алый рубин на его лбу сверкнул в свете свечей словно глаз ночной птицы.
34
Птица смежила веки, погасив страшный взгляд. Огонек сверкнул и исчез.
Но еще мгновение все тело сковывал необъяснимый страх. Тот цепенящий ночной ужас, от которого немеют ноги и пересыхает в горле.
Агнешка торопливо отворила двор и потянула Вражко за повод. И тут красный огонек вновь вспыхнул, но уже совсем рядом. И большая черная тень пронеслась над самой головой. Так низко, что девушка едва не вскрикнула.
Мокрая одежда липла к телу, холод пробирал до костей, заставляя зубы выстукивать веселый ритм деревенской песенки. Едва вечер склонился над крышами, вспученное брюхо тучи лопнуло, опрокинулось ливнем на лес, на голову несчастной всадницы и черную спину ее коня. Лило так, словно душу отмывало к Земле на вечный постой. Они, лекарка и нетерпеливый Вражко, остановились под темными соснами, густая хвоя которых заставила