уже заплетёнными по-девичьи, вспыхивала, встретив его взгляд. От этого Хотён играл желваками.
Неждан отмалчивался, ему снился камень и судьба под ним. Настала весна.
* * *
– Крепче держи, – проворчал для порядка отец, с удовольствием осознавая, что жердь в ладонях его сына не шелохнётся, будто зажатая между двух камней. Они ладили новые ворота.
От реки ветер нёс птичьи голоса и холодок, и вместе с ветром к их двору поднимался человек.
Ветер заставлял его чёрную холстину обгонять ноги, и она трепетала грязным подолом, как бессильные крылья. В руке у него был посох, на конце была примотана поперечина – крестом.
– Не поднесёте воды во славу Божью проходящему, – не спросил, а просто сказал с урманским присвистом человек и повернул лицо так, что Неждан увидел глаза цвета холодной воды и шрам.
Кровь разом отлила ото лба к сердцу, заставив его биться сильнее, дрогнули колени, на миг ощутившие прежнюю слабость.
– Сыне, принеси перехожему человеку воды и хлеба. А ты присядь, расскажи, кто таков, откуда идёшь, что видел? – обратился отец к человеку в чёрном, настороженный урманским выговором. Тот ещё раз поклонился и сел на заготовленные жерди. Отец, озадаченный тем, что ему кланяется урман, хоть странно одетый и неоружный, поскрёб под колпаком затылок и остался, перетаптываясь, стоять.
От двери навстречу Неждану тяжело шагнула беременная мать, держа над животом полковриги и ковш с водой. Выглянула из-за его плеча рассмотреть – кто сидит у их забора чёрный и встопорщенный как грач.
– Иду от мери, – услышал голос урмана Неждан. – Человек Божий.
Отец заскрёб в затылке сильнее, сначала выражая недоумение, а потом потревожив вошь в редеющих волосах. Божьи люди ездили по селищам, часто с гридью и непонятно рассказывали про своего светлого бога. Носили кресты на шее из бронзы, а те, что сидели по городам, – из серебра, и были греками, не урманами.
Он их видел раз. Обозом вёз зерно три года тому в житницу16 княжего погоста. Говорили они меж собой быстро и непонятно и быстро смотрели чёрными глазами.
– От мери? – переспросил отец и невольно потёр бедро, из которого некогда волхв вырезал мерянскую зазубренную стрелу. – У нас слышно, зла меря опять стала.
Урман принял хлеб у Неждана и, пристально осматривая, заглядывая в лицо, ответил отцу:
– Всякий народ и человек, не ведающий благодати Господней, зол и не смягчён словами праведными. Со братией ходил я в мерю не по наущению Церкви, но по воле Господа нашего Иисуса Христа, нести словеса высшей истины.
– Не убили?! – воскликнул отец.
Урман перевёл на него глаза, затем опять на Неждана и сказал:
– На всё воля Божья. Сейчас пришёл к тебе во исполнение обета, данного отроком твоим Господу.
Отец теперь поскрёб бороду. Урман так же ровно, как до этого, проговорил:
– Пришло время