приказал Горданов и побежал вверх, прыгая через две и три ступени.
«Человек с письмом! – думал он, – это, конечно, ей помешало что-нибудь очень серьезное. Черт бы побрал все эти препятствия в такую пору, когда все больше чем когда-нибудь висит на волоске».
С этим он подошел к двери своего ложемента, нетерпеливо распахнул ее и остановился.
Коридор был освещен, но в комнатах стояла непроглядная темень.
– Кто здесь? – громко крикнул Горданов на пороге и мысленно ругнул слугу, что в номере нет огня, но, заметив в эту минуту маленькую гаснущую точку только что задутой свечи, повторил гораздо тише, – кто здесь такой?
– Это я! – отвечал ему из темноты тихий, но звучный голос.
Горданов быстро переступил порог и запер за собою дверь.
В это мгновение плеча его тихо коснулась мягкая, нежная рука. Он взял эту руку и повел того, кому она принадлежала, к окну, в которое слабо светил снизу уличный фонарь.
– Ты здесь? – воскликнул он взглянув в лицо таинственного посетителя.
– Как видишь… Один ли ты, Павел?
– Один, один, и сейчас же совсем отошлю моего слугу.
– Пожалуйста, скорей пошли его куда-нибудь далеко… Я так боюсь… Ведь здесь не Петербург.
– О, перестань, все знаю и сам дрожу.
Он свесился в окно и позвал своего человека по имени.
– Куда бы только его послать, откуда бы он не скоро воротился?
– Пошли его на извозчике в нашу оранжерею купить цветов. Он не успеет воротиться раньше утра.
Горданов ударил себя в лоб и, воскликнув: «отлично!» – выбежал в коридор. Здесь, столкнувшись нос с носом с своим человеком, он дал ему двадцать рублей и строго приказал сейчас же ехать в Бодростинское подгородное имение, купить там у садовника букет цветов, какой возможно лучше, и привезти его к утру.
Слуга поклонился и исчез.
Горданов возвратился в свой номер. В его гостиной теплилась стеариновая свеча, слабый свет которой был заслонен темным силуэтом человека, стоявшего ко входу спиной.
– Ну вот и совсем одни с тобой! – заговорил Горданов, замкнув на ключ дверь и направляясь к силуэту.
Фигура молча повернулась и начала нетерпеливо расстегивать напереди частые пуговицы черной шинели.
Горданов быстро опустил занавесы на всех окнах, зажег свечи, и когда кончил, пред ним стояла высокая стройная женщина, с подвитыми в кружок темно-русыми волосами, большими серыми глазами, свежим приятным лицом, которому небольшой вздернутый нос и полные пунцовые губы придавали выражение очень смелое и в то же время пикантное. Гостья Горданова была одета в черной бархатной курточке, в таких же панталонах и высоких, черных лакированных сапогах. Белую, довольно полную шею ее обрамлял отложной воротничок мужской рубашки, застегнутой на груди бриллиантовыми запонками, а у ног ее на полу лежала широкополая серая мужская шляпа и шинель. Одним словом, это была сама Глафира Васильевна Бодростина, жена престарелого губернского предводителя дворянства, Михаила Андреевича Бодростина, – та самая Бодростина, которую не раз вспоминали в Висленевском