Кажется, очень просто и естественно… Подросла.
– Ужасно!.. Это ужасно!
– Нестор Игнатьич, мы нищие.
– Ну, надо работать… лучше отказать себе во всем.
– Вы забываете, Нестор Игнатьич, что мы ничего не умеем делать и ни в чем не желаем себе отказывать.
– Но ваша мать, наконец!
– Мать! Моя мать твердит, что я обязана ей жизнью и должна заплатить ей за то, что она выучила меня побираться и… да, наконец, ведь она же не слепа, в самом деле, Нестор Игнатьич! Ведь она ж видит, в какие меня ставят положения.
Долинский заходил по комнате и вдруг, круто повернув к Юлиньке, произнес твердо:
– Вы бы хотели быть моею женою?
– Я! – как бы не поняв и оторопев, переспросила Юлинька.
– Ну, да; я вас откровенно спрашиваю: лучше было бы вам, если бы вы теперь были моею женою?
– Вашей женой! Твоей женой! Это ты говоришь – мне! Ты – мое божество, мой гений-хранитель! Не смейся, не смейся надо мною!
– Я не смеюсь, – отвечал ей Долинский. Юлинька взвизгнула, упала на его грудь, обняла его за шею и тихо зарыдала.
– Тес, господа! господа! – заговорил за спиною Долинского подхалимственный голос Аксиньи Тимофеевны, которая, как выпускная кукла по пружинке, вышла как раз на эту сцену в залу. – Ставни не затворены, – продолжала она в мягко-наставительном тоне, – под окнами еще народ слоняется, а вы этак… Нехорошо так неосторожно делать, – прошептала она как нельзя снисходительнее и опять исчезла.
Несмотря на то, что дипломатическая Юлочка, разыгрывая в первый раз и без репетиции новую сцену, чуть не испортила свою роль перебавленным театральным эффектом, Долинский был совершенно обманут. Сконфуженный неожиданным страстным порывом Юлочки и еще более неожиданным явлением Аксиньи Тимофеевны, он вырвался из горячих Юлочкиных объятий и прямо схватился за шапку.
– Боже мой! Аксинья Тимофеевна все видела! Она первая сплетница, она всем все разболтает, – шептала между тем, стоя на прежнем месте, Юлочка.
– Что ж такое? Это все равно, – пробурчал Долинский. – Прощайте.
– Куда же вы? Куда ты! Подожди минутку.
– Нет, прощайте.
Долинский ничего не слушал и убежал домой. По выходе Долинского Юлинька возвратилась назад в зал, остановилась среди комнаты, заложила за затылок руки, медленно потянулась и стукнула каблучками.
– Вот уж именно что можно чести приписать, – заговорила, тихо выползая из темной комнаты, Аксинья Тимофеевна.
Юлочка нервно вздрогнула и сердито оторвала:
– Фу, как вы всегда перепугаете со своим ползаньем!
– Однако, сделайте же ваше одолжение: что же он обо мне подумает? – говорила Юлиньке ночью матроска, выслушав от дочери всю сегодняшнюю вечернюю историю в сокращенном рассказе.
– А вам очень нужно, что он о вас подумает? – отвечала презрительно, смотря через плечо на свою мать, Юлинька.
– Нужно или не нужно, но ведь я же, однако, не торгую моими детьми.
– Не торгуете! Молчите уж, пожалуйста!
– Торгую! – крикнула азартно матроска.
– Ну,