упомянутую красивую даму в объятиях знаменитого в свое время кардинала, а себя поставил близ них вместо сатира, которого отводит старуха со свечкой.
Картина эта представлялась забавною и едкою всем, кроме малоразговорчивого Мака.
– Твое целомудрие оскорблено моею Пандорой? – спросил его однажды вечером, сидя за вином, Фебуфис.
Мак прервал свое долгое молчание и ответил ему:
– Да, с этой поры я не перестану жалеть, чем ты способен заниматься.
– Способен!.. Как это глупо! Я способен заниматься всем… и я, наконец, не понимаю, почему иногда не позволить себе шалость.
– Ты называешь это шалостью?
– Конечно. А ты?
– По-моему, это низость, это растление других и самого себя.
– Так ты видишь здесь один цинизм?
– Нет, я вижу все, что здесь есть.
– Что же, например?
– Задор и вызов на борьбу людей, которых не стоит трогать.
– Отчего? Они стоят довольно высоко, и трогать их небезопасно.
– Aга! так тебе это доставляет удовольствие?
– И очень большое.
Мак тихо двинул плечами и, улыбнувшись, сказал:
– Я предпочел бы беречь свои силы, чем их так раскидывать.
– В таком случае все те, кто желает заслужить себе одобрение властей, имеют теперь отличный случай достичь этого, – стоит только обнаруживать пренебрежение Пандоре. Ты это делаешь?
Мак посмотрел на него пристальным взглядом и сказал:
– Ты не задерешь меня! Я не ссорюсь из-за пустяков и не люблю, когда ссорятся. Мне нет дела до тех, которые ищут для себя расположения у властей, но мне нравятся те, которые не задираются с ними.
– Ну, не хитри, Мак, ты – скрытый аристократ.
– Пожалуй, я – аристократ в том смысле, что я не хочу подражать слугам, передразнивающим у себя на застольной своих господ. Я совсем не интересуюсь этими… господами.
– Другими словами, ты бережешь себя для чего-то лучшего.
– Очень быть может.
Фебуфис ему насмешливо поклонился.
– Можешь мне и не кланяться, – спокойно сказал ему Мак.
И Мак, заплатив свои деньги, ушел ранее других из таверны.
Обе выходки Фебуфиса, как и следовало ожидать, не прошли даром: первая оскорбила правительство его страны, и Фебуфису нельзя было возвратиться на родину, а вторая подняла против него страшную бурю в самом Риме и угрожала художнику наемным убийством.
Фебуфис отнесся к тому и к другому с полным легкомыслием и даже бравировал своим положением; он ни с того ни с сего написал своему государю, что очень рад не возвращаться, ибо из всех форм правления предпочитает республику, а насчет картины, компрометировавшей даму и кардинала, объявил, что это «мечта живописца», и позволял ее видеть посетителям.
В это самое время по Европе путешествовал один молодой герцог, о котором тогда говорили, будто он располагал несметными богатствами. О нем тогда было очень много толков; уверяли, будто он отличался