подумал я, родись отец не в Лопатине, а в Кажлодке – и всё бы, глядишь, по-другому у нас было. И хлеба бы вволю ели, и были бы у Акулины наряды, как у теткиных дочек. Хотя, – вспомнил я, – и в Лопатине богатеи есть, да ещё какие. Князевы вот. Их у нас трое: Иван Никифорович с пятью десятинами вечной земли, Ион Самойлович с тремя десятинами и Иван Самойлович – с двумя. Это у них, почитай, круглый год работают мать и Акулина, и ещё у Почкова Ивана – этот рыбой торгует, мясом, пасеку держит из двухсот улей. Что ни говори, а хорошо они живут. Забьют скотину – и холодца наварят, и потрохов нажарят… А в бедняцкой семье если и зарежут овечку или птицу – в Спасск везут, на базар. Мясо продадут, а что-нибудь из одежды купят. Или хлеба.
У нас тоже разносол бывал невелик: картоха в кожуре, щи на конопляном масле, редко-редко пшенная каша. По большим праздникам перепадало кое-что повкусней: белый хлеб, пироги – тетки угощали.
Тетя Арина была нашей крестной, мы любили ходить к ней в гости. Восьмое сентября считалось в Кажлодке престольным праздником, гостей туда наезжало! Чаще всего мы гостились втроём, без отца. Он стыдился своей нищеты и предпочитал оставаться дома. Купит вина и празднует в одиночку. А мы у тёти Арины арбузами объедаемся, яблоками, пирожками с мясом, – у неё и барашки водились. Но самое почётное блюдо у мордвы – пшённые блины. Без них – и праздник не праздник. Уж я наваливался на эти блины – за ушами трещало. Ничего нет вкуснее пшённых блинов, ей-богу.
У тёти Арины мы гостили долго, иногда целую неделю, пока за нами не приходил отец. А вот у тети Поли, как правило, не задерживались. День-два погостим – и хватит. Тётя Поля важная, прижимистая. У неё лишнего яблока не съешь и блинами не объешься.
Запомнились мне её роскошные пуховые подушки. Положишь голову на такую подушку – и будто в рай провалишься. И такие сладкие сны приснятся – так бы и спал всю жизнь, не просыпался. Тётя Поля стелила нам на полатях. Мы укладывались на перину вместе: я и три её сына. Уж, бывало, шепчемся, шепчемся и про Василису Прекрасную, и про ковёр-самолет, и про сестрицу Аленушку с братцем Иванушкой, и про Царевну-лягушку, и про Жар-птицу…
Утром нас будили рано: есть горячие блины с молоком. После блинов мы снова забирались на полати и спали.
И ещё в одно место ходили мы есть блины: к родному брату матери дяде Фёдору. Но у него мы никогда не ночевали. Пообедаем или поужинаем – а уж спать к тёте Арине. Жена у дяди Фёдора сущая ведьма. Я жался под её взглядом, как зверёк – того и гляди по затылку получишь. Но бог миловал, обошла меня её лихая рученька.
Целую неделю Кажлодка звенела: плясали разнаряженные мордовки. Эрзянки в рубахах до щиколотки, а у мокшанок сапоги напоказ: эти в платьях с большим напуском, подол забран почти до колена. Бубенчики, колокольчики, жетоны, медные пуговицы, бляшки, бусы – всё это шумит и звенит, и на груди и по бедрам. Когда мордовка идёт по улице, её за версту слышно, а уж пустится в пляс – хоть уши затыкай.
Из общей толпы всегда выделяются молодые