его лица как будто дрогнули, и мне ужасно стало его жалко, и в моей груди болезненно заныло… Я готов был броситься ему на шею, все забыть, все простить, даже полюбить, но мне вспомнилось все жестокое, несправедливое, причиненное не мне одному. Нет! Я забыть и простить не могу! И я холодно посмотрел ему в глаза.
Мгновенье-вечность мы простояли так. И мы оба поняли, поняли, что между сыном и отцом, между сильным и слабым, старым и новым происходит что-то решающее, жестокое. И слабый победил. Сильный понуро опустил голову.
– Ну-у! Прощай! – тихо сказал отец.
– Прощайте.
Отец обыденной походкой пошел наверх. Я спустился45.
В другой мир
Гензельт отвез меня в Женеву, в другой мир, на другую планету. Там все было мне незнакомо, но незнакомо не так, как когда на вас дышит холодом, а совсем наоборот. Вместо роскошной, но бездушной жизни там был простой уют, вместо мрачного Севера – щедрая природа и голубое небо, вместо запуганных крепостных – свободные люди. И меня коснулось теплое дыхание жизни.
Семья Давида состояла из него самого, симпатичного, с толстыми губами и бесформенной фигурой человека лет 40, из его жены, красивой и просто одетой женщины, и троих детей. Взрослые дети встретили меня как будто знали всю жизнь, как будто мы расстались всего час назад, а младшая девочка смотрела на меня издалека как на непонятное существо, вдруг откуда-то залетевшее к ним в дом. С младшей девочкой – прелестной крошкой мы познакомились издали, без слов, одними глазами. Глядя на нее, я вспомнил свою Зайку, когда она была маленькой, и чуть не заплакал. Девочка делала мне глазки, заигрывала, потом маленькими шажками подошла ко мне и протянула ручонку. Я поцеловал ее ручку, но, увидев недоумевающее лицо матери, сконфузился.
– Вы простите меня, мадам, если я, не спросясь, ее поцеловал. Этого, быть может, нельзя?
– Конечно, можно, вы теперь член нашей семьи. Я только удивилась, Фифи такая дикая и боится чужих.
– Фифи, этого господина зовут Николас, ты не боишься? – спросил Давид.
Девочка рассмеялась, обняла меня своими маленькими ручками и поцеловала.
– Вот и прекрасно, теперь вы друзья. Бог даст, и мы с вами, Николас, станем друзьями, – сказал отец.
И мне почудилось, что я не из далекого родного гнезда попал на чужбину, а из чужбины вернулся домой!
В комнату вошли мои будущие товарищи: русский, который жил в комнате рядом с моей, двое дружелюбно смотрящих англичан и турецкий мальчик одного со мною возраста, которого звали Али-бей, у которого были очень красивые глаза и красный шарф, в котором блестел бриллиант. И мы сели обедать.
– Его вы, наверно, знаете, – сказал Давид, указывая на русского. – Он тоже из Петербурга.
– Мы не знакомы.
– Это странно.
– Но Петербург очень большой город.
– Но все же. Вы белое или красное вино пьете, Николас?
Я сконфузился:
– Мне дома вина не давали.
– Да, да! Я слышал, – сказал Давид. – У вас в России вина не пьют, а только водку, но здесь этого делать нельзя,