дите; у той, что три – два дитя”. И пришла пора самого царя. Призадумался он: "Идти самому – не быть живому, пошлю жену – остаюсь вдовцом, пославши дитя – не на кого глядети”. Надумал царь думу горькую и обратился к старшей дочке Ганночке: “Собирайся, в смертельное (белое – прим.авт.) одевайся, золотые кольца надевай да лезь в церкви на самый высокий купол”. А сам подумал: “Прилетит цмог (змей – старин.) и заберет ее”. Так и сделала дочь послушная. Появился змей. Тут откуда ни возьмись, прилетел орел и расклевал ему голову. Осталась Ганночка живая, вернулась домой цела и невредима. С тех пор занесли имя Анна в святцы”.
Вот и девочку назвали в честь спасенной царевны. Стех пор, то ли имя стало оберегом, то ли святая покровительствовала, но в жизни Анюты были ситуации, когда смерть, казалось, неминуема, но вдруг, как будто свыше, приходило избавление.
…Холодной зимой 1942 года в окрестностях деревни загрохотали немецкие мотоциклы. Жители почти не выходили на улицу, с наступлением темноты по деревне бродили только пьяные полицаи. Зная, что отсюда недавно ушел партизанский отряд, они ходили по домам и угрожали расправой тем, кто прежде помогал и прятал красноармейцев.
Отца Анюты еще в начале войны забрали на фронт. В ее памяти он так и остался сидеть на краю уходящей подводы в потертом от времени пиджаке, старенькой фуражке и с заплечным домотканым мешком, сшитым в дорогу женой. До войны Малахей был старостой, односельчане его уважали. С приходом немецких оккупантов в деревне установилась новая власть, каратели выбрали дом бывшего деревенского главы первым для расправы. Ведь нашлись “доброжелатели”, которые донесли и о нем, о его семье, что ухаживала за ранеными бойцами.
Январским утром, чуть только забрезжил рассвет, в дом ворвались немецкие солдаты. Проснувшись от шума, Анюта и ее младший брат не сразу поняли, что произошло. Мать прижимала их к себе, а увидев наставленное дуло автомата, повернулась и заслонила собой. Их выгнали на улицу в исподних рубашках, босиком. Старший из полицаев грязно выругался и велел поставить детей к стенке, расстрелять на глазах матери, за отца. Но немцы для начала устроили потеху, как звери, загоняющие добычу. Один из них на ломаном русском языке приказал Анюте выйти на дорогу и бежать вперед. Испуганная до смерти, окоченевшая от холода, плача, девочка побежала по скользкой дороге в сторону бывшего колхоза. Вдогонку свистели пули, снег обжигал ноги. В голове судорожно билась мысль: “ Только бы успеть…”. Невдалеке за огромным навесом, где в мирное время зимой хранили колхозное сено, начинался дремучий лес. Даже деревенское кладбище скрывалось в чаще подрастающих дубов и сосен, труднопроходимых кустарников. Анюта бежала изо всех сил и уже не чувствовала ног, как вдруг упала на спину и скатилась вниз. Застыв от испуга, прислушалась. Автоматных очередей больше не слышалось, но со стороны деревни все чаще доносились чужие голоса. Осмотревшись, девчушка поняла, что упала в небольшую яму, и вспомнила, как осенью вместе с ребятами помогала взрослым заготавливать здесь силос для коров. Тогда им даже лошадь дали, на которой