В тот день, двадцать пятого марта, я пришла на могилку к Владушке. Никого не трогала, даже по сторонам особо не смотрела, когда ко мне подошла вдруг цыганка. На вид ей было около пятидесяти пяти, и она была странная, словно слегка безумная: хихикала, спорила сама с собой, говорила о себе в третьем лице, обращалась к самой себе с вопросами, как будто в голове у неё сидела ещё парочка человек. Но особенно мне запомнились её разноцветные глаза – один зелёный, как бутылочное стекло, другой жгуче-карий. Когда я смотрела в них, сердце отчего-то замирало щемящим чувством дежавю.
– Тамара уже давным-давно знает, о чём болит твоё сердце, девочка! – безо всякого предисловия начала она. – Но рано ещё было. А теперь пора.
Я, если честно, испугалась, даже несмотря на то, что папа милиционер всегда относился к цыганам со спокойной строгой справедливостью, говоря, что они такие же люди, как и остальные, и я помнила это с детства. А вот сейчас обуял вдруг какой-то мистический ужас. Подумала вдруг, что лучше – сразу дать ей денег чтобы отстала или вообще не связываться, а просто сбежать?
– Ты Тамару не бойся, – словно услышав мои мысли, рассмеялась она, – Тамаре всего-то и надо, что подсказать тебе дорогу. На Северный Кавказ поезжай, на минеральные воды. И раз уж решилась, то и умри без сожаления.
По мне колким табуном ринулись мурашки и резко засаднили шрамы на запястьях, и я, захлопнув калитку оградки, едва ли не бегом поспешила прочь.
– Это прошлое твоё, а не тело не принимает дитя! – крикнула мне вслед цыганка. – И пока ты не умрёшь, оно так и будет с тобой!
Я замерла. Медленно обернулась.
– Что ты сказала?
– Всё отсюда, – сжала цыганка виски кулаками. – Давняя твоя беда. Горькая вина за чужую ошибку. Чужой крест несёшь, и ни понять этого, ни скинуть не можешь, слишком давно взвалила.
– Я не понимаю.
Цыганка рассмеялась.
– А Тамара и сама не понимает! Она говорит то, что видит сердце, а сердце видит не так как глаза, потому что глаза говорят с разумом, а сердце – с душой. Сердце говорит Тамаре, что одной маленькой, брошенной девочке нужно поехать на минеральные воды и тогда в её жизни снова появится сын.
И моё глупое сердце тут же заколотилось с удвоенной силой.
– А… – я чувствовала себя и глупо и в то же время как-то странно собранно, словно говорила не с явно двинутой, а, как минимум, со штатным психологом «Птиц» – А что ты говорила про смерть?
– Смерть – это конец. Конец – это начало. Не затягивай с отъездом, тогда и приедешь быстрее.
Конечно, я рассказала о странном разговоре Даниле, и оказалось, что он знает эту Тамару ещё по юности.
– Она всегда была немного с приветом, а с возрастом, похоже, усугубилось.
– Может и так, но мне без разницы. Я хочу поехать на Минводы.
– Марин, ты серьёзно? Лучшие клиники Израиля и Германии не помогли, а ты на минералочку надеешься?
– А ты нет?
Долгий взгляд глаза в глаза. Ну же, дай мне знать, что ты ещё хоть на что-то