дверью балкона ночная тьма разжижалась фонарями. Её усадили за стол, а затем хозяйка развернулась и замерла.
– У нас дилемма. Я могу постелить пару одеял на полу, но всё равно будет твёрдо. Могу диван раздвинуть… и тогда ты ляжешь у одной ручки, я у другой.
Спать? Во сне? Уж что Снежка никогда не пробовала, так этого.
Она дёрнула плечами, а женщина вздохнула.
– Тогда раздвигаю. Уложить тебя на полу совесть не позволит, а сама я на нем не усну.
Она загремела и зашуршала, а Снежка сидела, сжавшись и не оборачиваясь. Она ждала. Всё ещё ждала.
– Ты чего не ешь-то, горе луковое? Я ничего туда не добавляла. Правда. Давай отолью себе и при тебе съем?
– Я не… – Снежка моргнула, пытаясь придумать причину, чтобы сказать о реальном положении вещей, но не смогла: глаза у женщины были синими, очень тёмными, но ни капельки не злыми. Спокойными, немного усталыми, – уж больно красноречиво прорисовывались темные мешки под глазами.
Снежка сама не поняла, как взялась за ложку и отпила горячего.
– Тебя как зовут-то? А то в гости оформила, а имя не спросила.
– Снежка.
– Снежка? То-то тебя так к снегу-то тянет.
И смех у женщины красивый, светлый, тягучий такой…
– А я Мия. Если с отчеством – Михайловна. Давай, Белоснежка, ешь. Потом кинешь посуду в раковину и ложись-ка спать. Тебе куда-нибудь нужно? Мне просто к двенадцати вставать, хочу понять тебя будить или нет.
– Не надо.
Если это сон, она скорее всего просто не отключится, а если нет… никто не сможет её разбудить, пока Снежка не откроет глаза сама.
Друзья отца назвали это нарколепсией. Говорили, что такое случается и нужно просто следить, чтобы Снежка не засыпала в опасных местах. Говорили: «Носи с собой бирку, чтобы не проснуться в больнице с врачами над головой, которые будут в один голос твердить о коме». Она не хотела, словно больная собака, таскать на руке пластиковый жгут с маленьким кругляшком, на одной стороне которого было написано: «Я не в коме, просто сплю». А на другой выжжены мелкие цифры рабочего номера отца. Не хотела, но пришлось.
Снежка знала, что это не болезнь, а проклятье.
Мия Михайловна уснула быстро. Олейник мельком наблюдала за ней, всё ещё ожидая появления чудовищ, но все было тихо.
«Будто бы реальность…» – Думала она, убирая со стола одной рукой, а второй придерживая клубок собственных вещей под свитером. Рефлекторно оглядывалась, полоща тарелку и кружку все той же свободной рукой. Она все больше недоумевала.
К дивану Снежка подходила рывками, вслушиваясь в медленно нарастающий гул машин на улице. Напряжённо ждала, укладываясь на самый край подушки и укрываясь углом отдельного одеяла.
И сама не поняла, как уснула.
«Третья классификация», – поняла она, заметив рябящий, словно старый экран телевизора, снег и тени кошмаров за пределами квадрата восприятия. – «Подтип…» – Но намеков, позволяющих определить