передо мной этого нет. Не понимаю. Не знаю этого. У меня нет мира, но у мира есть я, и это нечестно.
– Не правда,– запротестовал собеседник, – Он есть и для тебя, а если не получается увидеть – прочувствуй его. Проникнись им. Ты считаешь его несуществующим, хорошо, но даже мы, будь плодом твоей фантазии, тоже во что-то не верим или чего-то боимся. Тебе рассказывали о колдунах? – Джина кивнула.
– Немного правда..
Берта часто говорила о последних новостях. Во Флоренции пробегал слух и о других людях..
– Они творят такие вещи, которые выходят за грани нашего понимания. Казалось бы – вымысел, а они существуют. Слухи не берутся на пустом месте. Для других это выдумки, можно сказать, та же иллюзия. Разве бывает так, чтобы у иллюзии была своя иллюзия? Нет. И я реален. Я жив и....
Его болтовня загнала Джину в угол. Она села в позу лотоса, слушая беспрерывный говор.
"Этот парень – одно сплошное противоречие любым моим словам" – подумалось ей. Казалось, если Давид не докажет свою правоту, то испарится.
– Тогда докажи, – прервав пламенную речь, попросила слепая, – Заставь прочувствовать, что ты живой. Такой же, как и я.
В следующую секунду ее схватили за руки. Девушка вздрогнула.
– Это первое – ты почувствовала, что я могу что-то сделать. Я материален, – звонкий голос сошел на свистящий шепот, словно с ней говорил сам ветер. Правой рукой ее заставили положить собственную на грудную клетку, где вытанцовывало сердце под неизвестную мелодию.
– Зачем это? – не поняла она.
– Замолчи и слушай, – огрызнулись в ответ. Джина фыркнула, но послушалась. Первое, что она почувствовала под левой ладошкой – холод ткани. Грубоватой. Джина попыталась отнять руку, но Давид сжал запястье, отказываясь отпускать. И в следующую секунду как в левую, так и в правую что-то больно толкнулось. Чужое тело было горячим, она почувствовала тепло, исходящее какими-то странными волнами, словно оно обволакивало их обоих, а удары продолжали свой ход. Собственные – быстрые, чужие – медленные. Они такие разные, но до безумия схожие.
– Сердце у каждого свое, как и тело, чувства, ощущения. И, если я, такой же живой – все еще твоя иллюзия, то ты – теперь моя.
То ли от вечернего холодка, так некстати посетившего их, то ли от волнения и одновременно смущения – Джина задрожала. Интересно было бы одолжить глаза Давида, чтобы увидеть, какое выражение читается на собственном лице. Смешанные чувства, не иначе, накрывали, как выразилась бы Берта, потоком ледяной воды. Она опустила голову, тихонечко покачав ею. Улыбка не заставила себя ждать. Ох уж этот парень… Настоящее открытие.
Следующие пару часов они говорили о тех вещах, что находились "за чертой нормальности", о школе, в которую ходил Давид, о своих увлечениях, городе, что был домом долгое время, о братишке, получившем имя от прапрадеда. О жизни. Если бы только Джина могла знать всех цветов… Она бы с уверенностью могла сказать, что Давид пару раз мазнул кистью по ее надоедливой черноте новым оттенком. Светлым и теплым, как само солнце.
– Давид, тебя