ветвями, но внизу, у реки, они хирели и сдавались болоту. Вечерами из оврага поднимался и тянул к избе липкие пальцы густой туман. Детьми Ирга и Василёк боялись его и спешили запереть ставни, защищаясь от зла.
– Что же страшного в тумане? – посмеивалась над ними старая Айра. – То ли дело тот, кто в тумане прячется…
Дети визжали и с головами укрывались одеялом, а после выглядывали и, дрожа от страха и нетерпения, просили рассказать, кто же может прятаться во мгле. И Айра рассказывала, каждый вечер сочиняя новую враку. Про тварей зубастых и когтистых, про летающих и бегающих, про кровожадных и ненасытных… Одно было общее у всех врак: любую тварь можно было победить, взявшись за руки и смело шагнув в туман. Дети засыпали, тесно прижавшись друг к дружке и переплетя пальцы.
На сей раз Ирга спала одна, и никто не сжимал её холодную и мокрую от липкого страха руку. Ей снова снилось, что кто-то выбирается из тумана. Что ползёт меж плесневелыми стволами, что вжимается тяжёлым гибким телом в мох. Чёрная и гладкая, гадюка могла бы походить на сломанную ветку, если бы не была вдесятеро больше самой большой ветки, что мог покорить ветер. Тонкий язык её пробовал на вкус прохладный утренний воздух. Вкус гадюке нравился. Что-то смутно манило её вверх по склону. Что-то тёплое и влажное, что-то, что хочется заключить в кольцо объятий и держать так долго, покуда вся жизнь и весь огонь не перетекут в ледяные жилы змеевицы. Гадюка ползла к стоящей на отшибе избе, и Ирга нутром чуяла её приближение.
Кто-то закричал. Ирга хотела крикнуть в ответ, но в горле пересохло, и заместо крика получился хрип. После проклятого Змеелова и колдунства, что он заставил совершить Иргу, во рту всё время было сухо. Девка откинула одеяло и тихонько села. В избе стояла тишина. Последний месяц Звенигласка едва чутно храпела во сне и, хоть Ирга злилась всякий раз, как думала о ятрови, звук этот странным образом успокаивал. Василёк же спал вообще неслышно, иной раз казалось, что помер, но сестра брата всегда почует, тут не нужны ни звуки, ни запахи. В избе, окромя Ирги, не было никого.
Она спрыгнула с печи, осторожно прошлась по холодным скрипучим половицам и всё же заглянула за занавеску. С тех пор, как Василь надел Звенигласке на запястья свадебные наручи, избу пришлось переделать. Ясно, что, слишком взрослые, брат с сестрой давно не спали вместе, но до прихода в их дом Беды было иначе. Василь устраивался на полатях и, к бабскому позору, всегда пробуждался первым. Ирга же спала на женской половине за занавеской, как заведено в Гадючьем яре, да и на большой земле почти что у каждого народа. Нынче же на полатях устроили Иргу, а бывший женский угол отвели молодым. Неделя-другая, родится Соколок… Ирга ажно содрогнулась, мысленно произнеся имя сыновца. Соколок… Да… Родится младенец – станет совсем тесно. Даже вечно улыбчивая Звенигласка, и та не выдержит, спросит, не пора ли Ирге прочь со двора…
Молодых на месте не оказалась. Ирга зябко поёжилась: одна, запертая в избе, окружённой туманом, она вспомнила не только дурной сон, но и все страхи, что одолевали её сызмальства. Спасибо хоть воды дома имелось вдосталь.