Он ещё дышал потемневшими язычками огня в глубинах сгоревших жилищ, ещё испускал своей горячей чешуёй струи дыма, но тело его, гудящее столбами огня, уже уползало в дали прошлого.
Богиня-Небо закрыла жёлтый глаз и отвернула тёмное лицо, именуемое людьми «Ночь». Её светлое, голубое лицо ещё не полностью обратилось к опустошённому холму, но краешек дневного глаза уже выглядывал из-за богини-Земли. Брови туч угрюмо хмурились, затмевая своим одеялом алую кайму меж двумя ликами небесной богини.
Непонимание пронизывало собой весь людской мир, и лишь растерянность – одно из его воплощений – отражалась в себе, как пустое отражается в пустом, тень – в тени. Взрыв кипучей деятельности, когда никто не говорил – все кричали, никто не ходил – все бегали, ничего не тащили – всё швыряли, – миновал. На смену ему пришли опустошённость и бессилие. Не хотелось ни разговаривать, ни двигаться.
Санира тоже ощущал свою беспомощность перед случившимся. Вся его одежда, кое-где в подпалинах, пропахла дымом. Голова раскалывалась от тяжёлой боли. Санира то подолгу замирал на одном месте, то бесцельно шатался по пепелищу. Юноша невидящим взглядом смотрел на последние язычки огня, на то, как прогоревшая зола, вторя порывам ветра, подёргивается белым поверх алого.
В очередной раз Санира перебрался через обугленные брёвна, в очередной раз нырнул в колодезь чёрной тени меж кучами спёкшейся глины. Тут и там виднелись почерневшие стебли рогоза – наиболее старые, уже начавшие гнить, не прогорели. Обильная зола от очеретяной крыши была повсюду, но даже её толстое одеяло не могло скрыть знакомые формы того, что некогда было домашним очагом.
Границы между домами стёрлись. Ещё вчера плотно прижатые друг к другу, будто образующие единую, сплошную стену, теперь они перемешались – обгоревшими остатками несущих столбов, растрескавшимися колодами оснований, обуглившимся колотым деревом стен, рухнувшими перекрытиями[5].
Санира миновал приготовленные на сегодня связки хвороста – целую гору, выше его роста. Расстояние и дувший в другую сторону ветер сохранили их в целости и сохранности. Это ж надо! Дом сгорел, а топливо для его сожжения осталось…
Юноша зашёл под навес над зерновой ямой. Она была пуста, потому не накрыта. На её краю лежало несколько уцелевших керамических мисок, но Санире не хотелось их подбирать. Он отвернулся и ушёл.
Одно из брёвен того, что некогда было перекрытием между первым и вторым этажами, торчало из завала вверх наискосок. Санира, даже не спросив себя, зачем он это делает, не усомнившись в крепости прогоревшего бруса, не обращая внимания на треск бревна, пошёл по обугленной поверхности. Он ощущал тепло, даже жар под босыми заледеневшими ногами, и это было приятно.
Не сделав и нескольких шагов, юноша замер. Осмотрелся, не понимая, что его остановило, что заставило сердце сжаться в трепыхающийся комочек. Снова оглянулся…
«Дом»
Вокруг дымилось множество множеств остатков домов – чёрных пятен, сливавшихся в овалы того, что