Колибри и дипломат. Ефросиния Харис

Сквозняк поднимал огонь выше и выше. Но крыша ещё не была охвачена пламенем.

      – Кто, кто остался в доме? Семья твоя где? – милая ночная собеседница кричала, походя на разъярённую тигрицу. Она схватила Алексея за рубашку и, тряся ею, словно лоскутом, пыталась привести его в чувство.

      – Там моя мама…

      С отчаянным криком, закрыв рот и нос рукавом кофты, Люба вбежала в дом. На минуту показалось, что огонь взял её в кольцо. Едкий дым обволок комнату и теперь впивался в глаза и уши, не давая совершить никаких действий. На пороге комнаты, не шевелясь, лицом вниз лежала женщина. Позади неё валялась канистра. «Хорошо, что только одна, других нет», – радость Любы относилась не только к потерявшей сознание женщине, но и канистре. одновременно. И, пробираясь сквозь препятствия, осторожно шагнув, она схватила несчастную за плечи и волосы, приподнимая её, рванула вперёд. Упавшая балка венца перед дверью преградила дорогу.

      – Мне насрать, – укрепляя собственную решимость вернуться, Люба пыталась охватить как можно крепче голову и руки матери. – Мне насрать, главное – дышать, воздух, где воздух?..

      Обжигая ноги в огне, они выкатились кубарем из пламени. Мать Алексея лежала лицом вниз. Ещё было неясно – жива или нет. Соседи обступили их, взяв в кольцо. Раздался тяжёлый хрип и кашель. Послышались голоса: «Скорую. Скорее. Неужели никто не догадался?». Спасительница лежала на боку, чуть поодаль. Она видела, как на абсолютно прозрачном небе огромный диск солнца приветствовал её, медленно поднимаясь. Вот только одно оставалось загадкой: удалось ли им выбраться или нет? «Я мыслю, следовательно, я существую, ох и до чего же ты мудр, старый плут Декарт», – пыталась рассуждать и почти неслышно произнесла она, – живая… и мама, кажется, тоже жива…».