Исповедь. Волков Максим

людей, как и заведено было священным Писанием.

      Свернув с маршрута и оказавшись в парке, Феофан вдруг почувствовал, как что-то стиснуло ему грудь, и та же удивительная сила, что некогда овладевала школьником Мишкой, пробудилась внутри его. Он снова будто бы стал Мишкой, ему хотелось бунтовать и во все горло о чем-то кричать этому миру. Но вместо этого он быстро и несколько испуганно прочитал нужную в таких случаях молитву и трижды широко перекрестился. «Вот те на! – подумал он, – казалось бы, столько времени прошло в молитвах и службе Отцу Небесному, а Лукавый, будь он неладен, снова дразнит меня». Еще раз пробормотав молитву, Феофан основательно перекрестил себя и заторопился глубже уйти в парк, будто ища спасения от неприятного наваждения среди деревьев.

      Оказавшись под знакомой сосной, неохватной древней великаншей, Феофан как-то неловко прижался к ней всем телом и взглянул по стволу вверх, сквозь изогнутые ветви стараясь рассмотреть зимнее небо. Небо оказалось не таким красивым и завораживающим, каким оно всегда выглядело для него раньше – для школьника Мишки небо, видневшееся сквозь переплетенье ветвей, было воплощением свободы и покоя, путь к которым охранял могучий страж – древняя сосна. Какой-то тайной, непостижимой человеческому уму, небо притягивало его мысли, а грозная сосна покрытая корою, напоминавшей больше огромные пластины немыслимых размеров кольчуги, была зачарованным колдовским заклятием сказочным богатырем. Сегодня небо показалось Феофану безликим и скучным, а сосна отчего-то лишилась вдруг своих прежних сказочных форм, и пусть и сейчас казалась красивым и статным деревом, но не более того.

      Феофана смутили изменения, подмеченные им в вещах, в детстве перед которыми он благоговел и трепетал, и на минуту ему стало грустно. Но скоро успокоил себя мыслью, что он давно уже не школьник Мишка – наивный мечтатель, а истинный служитель Господа, уважаемый священник, с круглым большим животом и осанистой пышной бородой. Для настоящего служителя Отцу Небесному все, кроме служения, суета и тлен. Улыбнувшись про себя, Феофан поспешил выбраться поскорее из парка, где все напоминало ему далекое детство и каждое воспоминание трогало за душу, а Лукавый словно чувствовал его беззащитность и одолевал искушением. «Что же это я? Не школьник, поди, поддаваться соблазнам! Чур меня! Отец наш Небесный …» – он снова стал упоенно молиться и, не оглядываясь по сторонам, вышел из опасного парка и вернулся на прежний маршрут.