не стану корить себя за бездействие, за неспособность (или нежелание?) помочь сестре: помочь, поддержать, перехватить у неё свою ношу – СВОЮ, не её! – ношу жертвы, принесённой на алтарь блага своего народа.
Когда Межамиров кощ позвал меня на собор, я, наскоро переодевшись, отправилась выслушать о деле решённом, пожалковать о сестре, сглотнув в очередной раз горький стыд своей виновности в её горькой судьбе и – испытать огромное облегчение, что доля моя меня вновь минула, оставив в тепле и сумраке определённости.
В большом печном срубе, где у северной стены потрескивала жарко государыня-печь, освящающая решения большухи честным огнём, рассаживались по лавкам думные. Вон и посадник Болонский, и старосты ближайших селений – Нырищ да Забурачья. А вот и угрицкий сотник с ближниками. Заряна в большухином венце, бледная как полотно. Межамир, старший княжич, да Болеслав – третьяк наш, опосля меня да Заряны рождённый. Второй сын княгини, Воин, со своей сотней ныне в разъездах приграничных.
Я присела на лавку у двери – подальше от сестрицы ярой, подальше от глаз людских.
– Подобру вам, люди думные, – поздоровалась княгиня, ворвавшись стремительным ветром через боковую дверь, опустилась на резной столец у печи. – И вам поздорову, гости дорогие. С добром ли, с худом пожаловали?
Угрицкий сотник встал с места, поклонился княгине да князю, стоящему за её правым плечом.
– Мстится нам, с радостью великой да надеждой долгожданной, государыня княгиня, – молвил он. – Рады мы будем, коли сулемам наша весть столь же блага покажется, какой мы её видим. Мой князь говорит: устали два полянских народа – сулемы да дубрежи – заносить боевые секиры над головами друг друга, устали удобрять давно не распахиваемые поля плотью братьев своих. Князь дубрежский говорит: не пора ли накрыть окровавленные нивы браным свадебным полотном, дабы согласие воцарилось в мире?
– Князь дубрежей Прилут, сын Свилича, разумный муж, – отозвался князь-батюшка после небольшой паузы. – Мир между братьями – великое благо. Это погибель для их врагов, это тучные нивы, сытые люди, многия чада. Отчего бы не позабыть нам распри ради сих благ?
Думные настороженно поджали губы.
– Кого же прочит Прилут в наш род?
– У князя дубрежского есть родич из Угрицкого рода – древнего, славного, княжеского. Он вернулся на землю предков, чтобы вновь выросли её города, чтобы дать ей жизнь и вернуть прежнюю славу. Люди зовут его Радимом. Он просит у сулемов невесту.
Думные не спросили, не возразили, не шелохнулись. Сидели, поникнув бородами в пол, словно приговор им оглашали.
Посадник зыркнул глазами по сторонам, огладил пегую бороду, сдвинул лохматые брови:
– Для чего же он отстраивает землю свою, коли прочится в род наших князей? Его жизнь и его родина отныне – Суломань. Её ему и поднимать…
Ой и напрасно, дядько Могута, ты брови хмуришь, не обманет никого твой строгий вид. Уж все на соборе ведают и дело, с коим послы пожаловали, и исход его. Со всеми княгиня заранее беседовала, всем объяснила,