проигрывает сказке;
а в десятый век разбойный время было неспокойным —
в этот век стихали войны, чтоб дать место новым войнам.
В мире диком и кровавом как могли, хитрили греки, —
василевс со Святославом заключили мир навеки.
Из сражений не вылазя, по нужде, не по желанью,
от воинственного князя откупились греки данью.
И на Русь, с добычей жирной, Святослав ушёл весною,
с невеликою дружиной, но с великою казною.
Да не вывез он той платы из потерянного царства —
жертвой пал у переката печенежского коварства.
Где пороги точат воды, там ждала его засада…
так закончились походы русских ратей до Царьграда;
и обрёл свой дом в Валгалле Святослав, воитель смелый,
тот, которого не брали ни топор, ни меч, ни стрелы.
И, прознав о том, соседи все вздохнули с облегченьем,
порешив, что вести эти есть конец их злоключеньям.
А меж тем в колонне пленных, с уходящими войсками,
наш Оттор, меж спин согбенных, шёл с обвитыми руками.
Греки раненых собрали в том бою при Доростоле
и живым его застали, обойдя под вечер поле;
хоть удар ромейской стали оглушил и обездвижил,
добивать его не стали – и Оттор в сраженье выжил.
Вместе с ним в колонне были и варяги, и славяне —
греки пленных утаили, чтоб платить поменьше дани.
Вот и выпало тем пленным провести свой век в неволе,
привыкая к переменам, к незавидной новой роли.
Но Оттор в плену, на счастье, не был сослан на галеры,
и не сгинул в одночасье от какой-нибудь холеры,
и в невольничьем бараке не угас душой и телом,
и зарезан не был в драке, как того порой хотел он.
Был отправлен он в столицу, ибо выглядел не старым,
чтоб таскать в мешках пшеницу меж амбаром и базаром.
Были всё ж ещё удачи, но случилось много хуже,
и страдать пришлось иначе – тьма его объяла душу!
Он, зарывшись в одеяле, ночью видеть стал кошмары:
мертвецы над ним стояли – им казнённые болгары.
С обагрёнными плечами, все в крови из ран на шеях,
и дрожал Оттор ночами, как огня, страшась в душе их,
и винил за эти муки бога, чьё носил он имя,
и отсечь готов был руки за дела, что делал ими.
Много крови в жарких битвах было пролито Оттором,
но убийство беззащитных – это было перебором!
И теперь, как в стенах спёртых, – целый день тоска на сердце,
и от взглядов этих мёртвых никуда уже не деться!
И, со страхом ожидая приближающейся ночи,
клял себя он так, рыдая и в тоске потупив очи:
«И зачем же я погнался за сомнительною честью!
В палачи, глупец, подался, соблазнившись княжьей лестью!
Как же знать я мог, что вскоре не сойдёт мне это даром —
я ль повинен в этом горе, что пришло со мной к болгарам?
С долей венчаны ль такою, чтобы рано умереть им,
но зачем – моей рукою? Как же жить теперь мне с этим?»
Так,