подошел на расстояние около сотни ярдов и открыл огонь, не дожидаясь, пока на воду спустят последнюю шлюпку. “Фалаба” затонула за восемь минут. Погибло 104 человека, включая капитана Дэвиса94. Пассажира по имени Леон Ч. Трэшер записали в погибшие, хотя тело его так и не нашли. Трэшер был гражданином США.
Этот инцидент осудили как очередной пример германских ужасающих актов. Как раз такого происшествия опасался Вильсон: оно могло послужить поводом для призыва к войне. “Не нравится мне этот случай, – сказал он своему госсекретарю Уильяму Дженнингсу Брайану. – Он таит в себе множество неприятных возможностей”95.
Первым импульсом Вильсона было немедленно выступить с осуждением германского нападения, при этом высказаться резко; но затем, обсудив ситуацию со своим кабинетом и госсекретарем Брайаном, он решил воздержаться. Брайан, всеми силами стремившийся сохранить мир, высказал мнение, что смерть американца, который понимал, что плывет на британском корабле по территории, объявленной зоной военных действий, возможно, не заслуживает протеста. Ему это представлялось чем-то вроде прогулки по полям сражений во Франции. В адресованной Брайану записке от 28 апреля – случай с “Фалабой” обсуждался на заседании кабинета днем раньше – Вильсон писал: “Возможно, в официальных заявлениях по этому делу вовсе нет необходимости”96.
Леон Трэшер, американский пассажир, по-прежнему числился среди пропавших; его тело, вероятно, носило по Ирландскому морю. Это был еще один аккорд в мелодии, которая, казалось, играла все быстрее и громче.
“Лузитания”
Трубочки для сосания и Теккерей
Всю неделю перед отплытием пассажиры, жившие в Нью-Йорке, усердно собирали вещи, а прочие в большом количестве прибывали в город на поездах, паромах и автомобилях. Город встретил их липкой жарой – во вторник 27 апреля температура достигла 91 градуса по Фаренгейту[2], а до “дня соломенных шляп”, субботы 1 мая, когда мужчинам можно наконец надеть летние шляпы, оставалось еще четыре дня. Мужчины следовали этому правилу. Репортер “Таймса”, устроив импровизированный обзор Бродвея, заметил всего две соломенные шляпы. “Тысячи изнемогающих от зноя, страдающих мужчин тащились по улицам, кое-как напялив на свои бедные головы зимние головные уборы или держа их в горячих, влажных руках”97.
Война, похоже, город не беспокоила. Бродвей – “Великий белый путь”, прозванный так за яркое электрическое освещение, – каждый вечер, как всегда, загорался огнями, жизнь на нем закипала; правда, теперь тут возникла неожиданная конкуренция. Некоторые рестораны начали предлагать обедающим шикарные развлечения, несмотря на отсутствие разрешения на театральные постановки. Город грозил, что прикроет эти самовольные “кабаре”. Один предприниматель, управляющий “Райзенвебера”, что на углу Восьмой авеню и Коламбус-серкл, сказал, что рад будет введению запрета. Он начинал уставать от конкуренции. В его заведении шло музыкальное ревю “Приперчено