Море волнуется. Александр Валериевич Кожевников

говорят: «Отпусти!»

      Он молча всех посылает, сжимая в горсти

      Две рваные феньки, пуговицу и треснутый медиатор.

      Его оторвёт с руками любой психиатр

      На опыты, диссеры, новые методы, тесты,

      Треннинги личностного роста, как показатель прогресса,

      Но он не позволяет себе срывов, и даже почти не пьёт:

      Ему ведь уже полгода как тридцать один год.

      Ему вот уже полгода как тридцать один год:

      И одна из них сделала от него аборт,

      Вторая – меж кислотой, грибами и ганджой,

      Третья купила кольт, наточила топор,

      И постоянно в готовности абордажной.

      А больше никто так и не смог подойти,

      На протяжённость руки, куда уж там к сердцу.

      И были ещё – оказалось не по пути.

      И были ещё – сигарета, кофе, погреться.

      И когда невыносимо хотелось петь,

      Под рукой, как назло, находилось, кому послушать,

      Но от силы крыльев едва ли осталась треть,

      И с тех пор с ним не случалось

      Ничего лучше.

      По ночам он сжигает тетради и фото, чистит файловые архивы,

      Редактирует списки тех, кого не сделал счастливым,

      Удаляет тех, кто мог бы быть слишком дорог,

      Лезет в холодильник, запивает йогуртом творог,

      Думает, что пора бы уже перестать жрать по ночам,

      Браться только за то, что по силам, по росту и по плечам,

      Жалеет, что так и не научился сносно стрелять,

      Плавать с аквалангом, бить первым, молчать

      О том, что действительно ценно, жить на полшага вперёд,

      Хотя ему уж полгода, как тридцать один год.

      Он больше никого не любит, но некоторых ещё терпит.