внимания. Сейчас – умение выжить. Но иногда, в тишине, я слышу эхо той девочки,
которая всё ещё стучит в стекло времён —
тонкими пальцами, обожжёнными молчанием.
Её голос – трещина в морозном окне:
«Сколько зим нужно пережить, чтобы отогреть следы его рук на шее?»
Он был не чужой.
Его смех когда-то звучал как колыбельная,
пока не превратился в скрежет замка на двери детской.
Любовь – это когда тебя бьют, а потом гладят по голове,
словно стирают ошибку ластиком.
*«Прости, я больше не буду»,* – но «больше» длилось до утра,
пока синяки на бёдрах не сливались с тенями от штор.
Душа металась —
между ненавистью к себе и жаждой исчезнуть.
Я выдыхала боль в тетрадные страницы,
а они отвечали стихами, прокисшими от слёз.
Искала спасение в чужих городах на карте,
в голосах песен, в пятнах акварели…
Но зеркала упрямо твердили:
«*Ты – его. Даже когда он умер, ты осталась его тенью*».
Иногда мне снится,
что я – птица, запутавшаяся в колючей проволоке.
Каждое движение к свободе рвёт перья,
но боль уже не страшнее тишины.
А ещё – что где-то есть девочка, похожая на меня,
которая смотрит в то же окно и шепчет:
«*Трещины – это тоже карты. По ним можно найти путь домой*».
Спасение оказалось не местом, а вопросом:
«Сколько раз можно умирать, чтобы наконец услышать собственный голос?»
Я собираю его по кусочкам —
в чашке с несладким чаем,
в смелости заговорить первой,
в дрожи рук, которые больше не прячутся.
Да, я всё ещё разучиваюсь бояться.
Но теперь,
когда ветер осени снова стучится в окно,
я приоткрываю его —
навстречу.
Невидимая война
Ты думала, что боль – это когда рёбра ломают кулаком.
Но оказалось: самое страшное – это когда они говорят:
«Ты же сильная. Зачем тебе эти заморочки?»
Сильная – значит, должна молчать.
Сильная – значит, шрамы не в счёт,
ведь настоящие раны – те, что видны в рентгеновских лучах чужого равнодушия.
Они не понимают:
твой «возраст» – не цифра, а лабиринт из стекла.
В десять тебе говорили: «Какие могут быть проблемы у ребёнка?»
В двадцать четыре шепчут: *«Ты взрослая. Просто соберись»*.
А ты всё так же стоишь на краю —
с душой, которая, вопреки всему, не сгнила,
а превратилась в сад под асфальтом:
корни рвутся сквозь бетон,
цветы пробиваются из трещин в полу,
но их называют сорняками.
«Дьявол» —
это не рогатый монстр из сказок.
Это голос, который шипит в 3 часа ночи:
«Ты сама