всего волновала собственная безопасность.
– Я пошел за помощью. Ты уронила свечу; и как я мог видеть в темноте? Ты настаивала на том, чтобы посмотреть на табличку на гробу!
Тихий стон вырвался из груди Стивен, долгий, низкий, дрожащий стон, который пронзил сердце Гарольда. Ее голова снова склонилась ему на плечо; и она крепко прижалась к нему, когда к ней вернулось воспоминание о пережитом потрясении. Гарольд, не поворачивая головы, проговорил Леонарду низким, яростным шепотом, которого, казалось, Стивен не слышала:
– Все! Хватит. Уходи! Ты уже достаточно наделал. Иди! Иди! – добавил он более строго, заметив, что мальчик, похоже, собирается спорить. Леонард пробежал несколько шагов, затем пошел к надвратной сторожке, где и стал ждать.
Стивен крепко прижалась к Гарольду в состоянии почти истерического возбуждения. Она уткнулась лицом ему в плечо, судорожно всхлипывая:
– О, Гарольд! Это было ужасно. Я никогда не думала, ни на мгновение, что моя бедная дорогая мама похоронена в склепе. А когда я подошла посмотреть имя на ближайшем ко мне гробу, я смахнула пыль и увидела ее имя: «Маргарет Норман, 22 года». Я не могла этого вынести. Она сама была еще совсем девочкой, всего лишь вдвое старше меня – лежала там, в этом ужасном темном месте, вся в толстой пыли и паутине. О, Гарольд, Гарольд! Как я смогу вынести мысль о том, что она там лежит и что я никогда больше не увижу ее дорогого лица? Никогда! Никогда!
Он попытался успокоить ее, похлопывая и держа ее за руки. Довольно долго решимость девочки колебалась, и она была как малое дитя. Затем проявилась ее привычная сила духа. Придя в себя, она не спросила Гарольда, как оказалась в церкви, а не в склепе. Казалось, она приняла как должное, что Леонард вынес ее; и когда она сказала, каким он был храбрым, Гарольд с присущей ему щедростью позволил ей сохранить это убеждение. Когда они подошли к воротам, к ним подошел Леонард; но прежде чем он успел заговорить, Стивен начала благодарить его. Он позволил ей это сделать, хотя вид презрительно сжатых губ Гарольда и его властно устремленных на него глаз то бросал его в жар, то в холод. Он удалился, не говоря ни слова, и пошел домой с сердцем, полным горечи и мстительных чувств.
В парке Стивен попыталась отряхнуться, затем Гарольд попытался помочь ей. Но ее белое платье было безнадежно запачкано, мелкая пыль склепа, казалось, въелась в муслин. Вернувшись домой, она украдкой поднялась наверх, чтобы никто не заметил ее, пока она не приведет себя в порядок.
Через день после этого она днем позвала Гарольда на прогулку. Когда они остались совсем одни и вне зоны слышимости, она сказала:
– Я всю ночь думала о бедной маме. Конечно, я понимаю, что ее нельзя перенести из склепа. Она должна там остаться. Но там не должно быть столько пыли. Я хочу, чтобы ты как-нибудь скоро пошел туда со мной. Боюсь, я одна не осмелюсь. Я хочу принести цветы и прибрать там. Ты пойдешь со мной в этот раз? Теперь я понимаю, Гарольд, почему ты не пустил меня раньше. Но теперь все по-другому.