грехи прощают за сто лет.
Смердит очаг безвкусицы наброском к провальным звездолётам с лыжным воском
вдоль плоскостопия. Такой кордебалет.
Катастрофическая сущность мата ложится гравировкой в циферблаты, могилы роет нежности, любви.
Больной духовности – на зрение заплаты, – тельцу в копыта брошены зарплаты,
и тонут в спирте души-корабли.
Передо мной река слезы Христовой
всё моет золото рассвета словом пролётной чайки. Волжская волна, чаруя свежестью, подскажет вывод бежать из этого кошмара. Вырыт и продан клад. Любовь здесь, как война.
2005, 27.09 – 2006, 6.01
Мышка в литературном кафе
Я маленькая беленькая мышка,
Стучу когтями об пол, на двух лапах
Шагая, и скрипичная одышка
Обезоруживает. Мой сермяжный запах Протачивает шаткое жилище
С его нестойким счастьицем болвашным. Недавно бурей проломило днище
У сундука хозяйки. Стало страшно.
Старинный короб охнул и открылся:
Повеяло какой-то гадкой прелью – Прабабкиным кокетством праха.
Рыльце
В пушку мое – была там, своей целью
Считая посетить пиратский прииск —
Ушедших лет разграбленную нишу —
Слезой отчаянья глаза не выест,
Хоть лопоух болван с фальшивой тыщей.
Провал сквозь память прошлого дурачит,
Овеществляя мышкины проблемы —
Беречь себя от прихоти кошачьей —
Здесь не найдешь, увы, другой дилеммы.
Так и процокаешь когтями путь недлинный,
Потом – в нору холодных коридоров —
Очнешься среди дынь и помидоров —
То пир творцов на улице Неглинной —
Мечта мечты. Сижу под запах винный
И слушаю, чем здесь живет богема,
Пока линчует общество совиный
Взгляд, пронимающий посредством теоремы,
Где неизвестно кто, кому – не знает —
Чего-то там известное читает,
И все его, известно, понимают, Когда глаза в экстазе закрывает.
Я, мышь, под это сразу засыпаю,
И снятся мне поля земной гречихи,
А этим скоро наяву врачихи
Промоют алкоголь: вы что кричите?!
Я засыпаю баю-баю-баю,
Я мышка белая, стихов я не читаю…
…Хвостом я только яйца вам сшибаю,
А после все рыдают по скорлупкам.
Зыбучие пески провинциальной гнили Засасывают накрепко – в могиле Убийственная нежить и дурман.
Заплесневели добрые страданья, Убогость вящего очарованья
Губительна на весь телеэкран.
Свой подловатый взор стремит копейка, Рыдает в нищих залесях жалейка,
Перетирая ржавчину песка.
Пугливый смерд ныряет по киоскам, Жуёт арбузный «орбит» эскимоска,
На стрёме ждут позорного свистка.
Устряпанные мамы тянут лямки, Захлёбываются икрой гурманки,
Распялив с треском пальцы для хапка. Медлительные очи осторожно
Смывают искры трепетных горошин – Мелькает в такт фонарный стеарин.
Плетётся