он выковырял косточку из купленного авокадо и, проявляя завидное упорство, в итоге вырастил хлипкое некрасивое растеньице, высотой сантиметров в пятьдесят.
В субботу, прямо с утра, Миша собрался в садовый центр.
– Хочешь, я поеду с тобой? – поинтересовалась Полина, хотя уже предвосхищала ответ.
– Не стоит. Это мужское занятие, – отшутился муж.
Майк очень гордился: он выращивает дерево – а значит, следует одной из неписаных заповедей трансформации современного задрота в современного мужчину.
Полина же со стороны видела и понимала иное – мужу просто увлекательнее смешивать вермикулит с древесной золой, чем замечать ее попытки привлечь его внимание художественной плавностью линий своих довольно складных бедер. На которых красовались кружевные Пинк роуз…
Миша вернулся уже после обеда; с упаковками грунтовых смесей и каким-то ужасно дорогим самополивным горшком.
Переезд несуразного тщедушного авокадо в новый модерновый горшок прошел в нервной обстановке. Миша очень переживал, покрикивал на Полину и с каким-то ритуальным пещерным трепетом прикасался к корням зеленого уродца. Обтряхивая налипшие комья жирного грунта с некрасивой свисающей корневой мочалки, муж завороженно глядел на нее, как шестилетка на черный треугольник в женской бане.
Стыдно признаться, но в этот момент Полина завидовала авокадо. Она чувствовала, как бездушная зелёная масса, напичканная столь же бездушным хлорофиллом, крадёт все те – самые нежные – прикосновения и взгляды, предназначаемые только самым любимым…
Полине даже захотелось схватить большие ножницы для разделки курицы и беспощадно покромсать Мишиного выкормыша на радость улиткам, но внешне она оставалась беззаботной, и даже милой.
– Нравится? – перехватил ее взгляд Майк.
Полина участливо кивнула и улыбнулась.
– Мне тоже, – обрадовался муж. – Теперь о поливе можно не беспокоиться, – он пощелкал ногтем по хитрой автоматической поилке, – а вот от прямых солнечных лучей листья лучше беречь.
– Будем беречь, – пообещала Полина и не удержавшись поцеловала любимого в измазанную щеку. – У тебя всё лицо в торфе. Как у какого-нибудь древнего викинга. Иди, отмывайся!
Для кого-то одиночество – это пустота, утомительная болтовня мозга.
А Майк ценил одиночество. Он умел выстраивать из шума вихрящихся, проносящихся на огромной скорости обрывков мыслей математически-стройный порядок их орбит. Теперь собранные воедино мыслепланеты гармонично кружили по своим эллипсоидам вдоль границы таинственной черной дыры – жуткого завораживавшего магнита, способного безнадежно надежно удерживать каждый байт воспоминаний Майка. В том числе и об Элис…
Лицо оросили первые, пока еще прохладные, струи из душевой лейки. Майк поежился, закрыл глаза и с замиранием в сердце окунулся в – всегда – непредсказуемую бездну внутреннего космоса…
…Забрезжили редкие лучи прохладного, уже позднего, августовского утра. Внизу, у рвущейся сквозь низкий туман реки слышались громкие возбужденные голоса.
Майк