и, по которой поползли паучки страха
от холода привычно одинокого пути. Человек, обманувший мои
надежды, испарился из собрания людей, с которыми вообще можно
было встречаться, и этой встречей не принести себе боль
разочарования. Оставались только истуканы, молчащие духи
разочарования и скорби. При смене красок природы духи меняли
положение светотени их лиц, и проблески лучей вели по колючкам
и терниям.
Протекали реки дождей, проплывали по рекам рыбы и бревна, не ставшие творениями зодчества, люди на теплоходах цеплялись
за воздух свежести, чтобы внести в свою жизнь радость осязания.
Чайки резкими возгласами говорили о маяке на море, о странах, где
живут смуглые люди и собирают арбузы на своих бахчах. А сами
птицы жили на летнем причале и мерзли зимой, зарываясь под
пристанью в старые балки, утепленные для них людскими
одеждами, брошенными от старости и негодности.
Люди тоже стареют, но не все становятся негодными, как одежда.
Люди позволяют облекать себя ложью и следуют за ней половину
жизни, а потом обучают маленьких основам морали, нарушая этим
свои человеческие права на свое счастье, рассказывая, как оно
призрачно, вместо того чтобы пуститься в новые приключения с тем, чтобы испытать это счастье снова.
Я ловила ощущения радости, насыщая воздух ароматом душу
моющего средства. Я протягивала руку в окно над ванной, которое
не было прозрачным от засохших пятен мыла, а в мечтах в это окно
должна была быть вставлена мозаика цветного стекла, сделанная
мастером. Это была не просто мечта, это была материализация
мечты. Витражиста я знала не в прошлой жизни, но если он жив, то
сейчас так древен, и вряд ли может взяться за работу, не поручив ее
своему ученику. А вся малина была там, в речном путешествии души
моей. Недалеко от редакции, куда меня занесла нелегкая работать, протекает Волга, и присутствие реки дает невероятное ощущение ее
участия в судьбах людей. Так, выйдя из офиса, я пришла
к художнику, будто по линии реки, а он познакомил меня с мастером
витражистом, таким глубоким человеком… Этот мастер был
носителем духовных ценностей многих поколений, его молодость
попадала в центр существования СССР, когда (несмотря
на марксистско – ленинские учения и введения запрета на анархию, под которой подразумевались ноосфера, эмплицитный мир, тонкие
материи и многое другое, – не видимые объекты человеческого
внимания) уже не стало самого запрета, а было привычное принятие
жизни под углом градуса СССР. С падением СССР открылись
возможности говорить и думать о тайном. Благодаря тому
и встретились мы, чтобы поговорить о запретном ранее. И не тогда, а сейчас я поняла, почему в СССР были подвергнуты остракизму
понятия, не приемлемые для жизни в обществе строящегося после
Великой Отечественной войны государства. Ноосфера, люцида, имплицитные знания – все это уводило сознание человека
в далекие от семьи миры, а совершенствование страны СССР
осуществлялось в развитии семейственности, в приземленных
благах как то рождение детей, их воспитание и хорошее питание
семьи, совместный отдых, укрепляющий здоровье, отношения
супругов, родителей и детей. Семья – это ответственность, а люди, занимающиеся духовным развитием, увлеченные не семьей, а саморазвитием, не могли стать подражанием для подрастающих
поколений, так как не привносили доход в семью для поддержания
маленьких. Мечтания человека страны советов ограничивались
чердаками, а ноосфера – понятие безграничное, его нельзя
ограничить ни подвалом, ни чердаком, ни смотровой башней. Раз
предлагается ограничение, значит, предлагается подмена знания
подлинного. Неверная трактовка ведет к подмене ценности, а подмена ценностей – это ложь. Питать ложью умы не гуманно
по отношению к человеку и его развитию. Самообман – это ложь
во имя спасения, а само спасение в свободе, не причиняющей зло
другому человеку. Фашисты Великой Отечественной войны, пинающие сапогами в отрубленную голову Олега Кошевого, были
свободны в действиях, но эти действия чудовищны, как чудовищна
жажда власти и славы. Поднятые из шахты изувеченные тела
пионеров – героев стали памятниками фашизму. В глазах
изувеченного подростка