как-то случайно коснулась в моей одиночной прогулке этого тихого двора: Красные Носы, немного облезшие, всё ещё встречали меня там, в полном обмундировании. Как же долго они украшали тот двор!
Запах горячего овсяного печенья вскоре исчез. Всю подворотню перегородили чёрными железными воротами: они были здесь и раньше, но их не закрывали. Известный винный магазин на пересечении Трифоновской и Октябрьской улиц (подворотня была именно под этим угловым домом) был переделан раз и навсегда в небольшой выставочный зал. В последней трети восьмидесятых там открыли выставку, посвящённую… инопланетянам: рисунки инопланетян, в фас и профиль.
Я была на этой выставке со своей одноклассницей Машей Бадиковской. В те годы тема НЛО была очень модной…
Сейчас думаю: какой же бред, все эти инопланетяне, а люди ещё деньги за входной билет на выставку платили. Мои Красные Носы были несравненно лучше.
Фазаны Октябрьской улицы
Мой детский сад «Искорка» находился в тупике на улице Советской Армии. Я не помню, было ли у тупика собственное имя, но до тех пор, пока не проложили эту улицу, тупик был естественным продолжением старинного Октябрьского (бывшего Александровского) переулка и Огородного проезда.
Справа по тупику было расположено два здания – спортивная школа и мой детский сад; слева был детский «сад-пятидневка». Других зданий в тупике не было.
«Пятидневка» казалась мне страшнейшим местом: одноэтажное мрачное здание из красного кирпича годов, наверное, пятидесятых, если вообще не довоенных. Оно стояло на небольшом естественном возвышении; вокруг – решётка на кирпичном цоколе.
Однажды вечером, после моего «рабочего дня» в детском саду, мама ведёт меня на Октябрьскую сдавать бабушке, а из-за этой решётки несколько детей, моих ровесников, тянут прохожим маленькие бледные ручки; другие же зажали в кулачках прутья решётки и молча смотрят сверху на пёструю толпу детей и родителей, идущих домой.
Мама объясняет, что за этой решёткой особенный детский сад: здесь родители забирают детей домой только по выходным.
Я не осознала слова мамы, но меня, помню, моментально охватил какой-то животный ужас и безмерная жалость к этим детям: зачем они тянут руки? они хотят к мамам? домой? Если тянут руки, значит, им должно быть очень плохо! А знают ли их мамы, насколько им здесь плохо?!.
Мне кажется, вид у моей мамы был при этом равнодушный, а меня – несмотря на моё малолетство и «непонимание жизни» – как молнией пронзило при виде этих малышей за решёткой. Мама сказала, что и я при каких-то обстоятельствах (эх, вспомнить бы при каких!) могу оказаться среди этих детей.
Ещё у меня тогда возник вопрос, который я не рискнула задать маме: сажают ли маленьких детей в тюрьмы? Естественно, про тридцать седьмой год и про концентрационные немецкие лагеря я знать не могла (мама, я думаю, в то время тоже не владела вполне такой информацией). Но мой ужас при виде детей в неволе – он со мной с того